Помню, мы приехали на шахматную олимпиаду в Лю- церн, и Джо восхищенно сказал мне: “Смотри, сколько ве- ликих гроссмейстеров приехало в Люцерн! Я уж не говорю о Карпове, о Каспарове… А народ бегает за Талем!” И это было абсолютной правдой…

Как-то мы договорились с Мишей, что после партии все вместе пойдем поужинать в ресторан. Но партия продолжалась полное время, была отложена, и Миша засел в пресс-бюро за анализ. В начале двенадцатого я сказала Джо, что уже поздно, что ужин с Мишей мы перенесем на завтра. И легли спать. В первом часу ночи раздался стук в дверь. Я открыла. Вошел Миша. “Мы же договорились ужинать! – сказал он. – Одевайтесь! Я жду вас с Джо в ресторане!” “Мишенька! – говорю я. – Уже первый час ночи! Какой ужин?” “Тогда буди Джо – устроим семейные посиделки в номере!”…

Часа в три ночи Джо сказал: “Миша! У меня в жизни бы- ли две главные мечты. Первая сбылась – благодаря Салли я познакомился с тобой. Но есть еще вторая мечта – сыграть партию с самым великим шахматистом двадцатого века…” Миша: “Мы рождены, чтоб вашу сказку сделать нашей былью!” Джо мгновенно достал шахматы, и они сели играть. Джо был возбужден. Щеки горели. Он склонился над шахматной доской, долго думал и после каждого сделанного хода переводил дух. А Миша отвернулся от доски и делал ходы, почти не глядя, напевая все время арии из опер, и время от времени “подкалывал” Джо. Они сыграли пять или шесть партий с вполне ожидаемым результатом… Перед уходом Миша шепнул мне в великодушном тоне: “Он играет в шахматы не так плохо, как хотелось бы… Но чемпионом мира ему не быть… Впрочем, как и мне…”

В Париже Миша давал сеанс одновременной игры на 33 досках, и Джо попросился сесть “тридцать четвертым”. Миша, конечно, не возражал. Он выиграл 30 партий, сделал три ничьих и одну проиграл. Джо оказался среди тридцати поверженных и был очень расстроен. “Не пойму, каким образом я проиграл Мише? – спрашивал он. – Ведь я имел совершенно ничейную позицию… Что ему, трудно было предложить мне ничью?” Я – Мише:

– Тебе жалко было сделать с Джо ничью? Ты не мог до- ставить радость такому золотому человеку?

– Именно у него я хотел выиграть, – засмеялся Миша. – Я просто отреваншировался за свое поражение. Ведь он вы- играл у меня тебя… Теперь, как победитель, я отправлю Джо спать, а ты будешь сидеть в моем номере до того момента, пока я не поеду в аэропорт…

Но Миша не только “подкалывал” Джо. Иногда он брал его и под защиту…

В Брюсселе Миша пригласил нас пообедать. Мы нашли маленький симпатичный ресторанчик, из тех, где не обяза- тельно сдавать верхнюю одежду в гардероб. Мое пальто висело на спинке стула. Когда мы собрались уходить, я поднялась, Миша вскочил и подал мне пальто. Джо этот момент “прозевал”, и я сказала: “Джо, в твои годы пора бы научиться подавать даме пальто”. “А в твои годы, – мгновенно отреагировал Миша, – пора бы уже об этом и забыть”.

Чем больше я жила в эмиграции, тем больше мне хоте- лось приехать в Союз. Меня не мучила ностальгия в расхо- жем смысле этого слова. Мне не снились вильнюсские и рижские улочки, я не жалела о случившемся. Но в Союзе продолжали жить мои родители, мой сын, наконец, Миша…

Судьба этих людей меня очень беспокоила. Я боялась, что из-за меня у них могут возникнуть неприятности… Может быть, я, чисто по-женски, сгущала краски… Может быть… Но ведь была и очевидная реальность: КГБ и средства массовой информации культивировали в советских людях весьма определенное отношение к “уехавшим”. И мне было очень трудно осознавать, что я, вполне вероятно, больше никогда не увижу ни Геру, ни маму с папой. Это страшно: знать, что они живут от тебя на расстоянии двухчасового перелета, и не иметь возможности даже мимолетного контакта… Да, в то время люди разъезжались и считали, что разъезжаются НАВСЕГДА! Как будто уходили на тот свет… Но пока человек жив, он надеется.

Продолжала надеяться и я, посылая в Союз приглашения сыну и родителям. Более того, Джо, видя мои пережива- ния, настоял, чтобы я обратилась в Советское консульство в Антверпене с просьбой разрешить мне гостевую поездку в СССР. И вот я набралась смелости и явилась в консульство. Наверное, никогда не чувствовала себя более униженной, чем в тот день. К начальству меня не подпустили. Разговаривал со мной какой-то мелкий чиновник. Пешка… Оголтелый антисемит. Итог: “Ни Советского Союза, ни своих родителей Вы больше не увидете. Это я Вам обещаю. Вы знали, на что шли”. Я вернулась домой совершенно разбитая и обо всем рассказала Джо. Он был взбешен, бросился к телефону и стал звонить в Министерство иностранных дел Бельгии. Еле отговорила его״.

Поехать на Родину я смогла только в 1984 году после прихода к власти Михаила Горбачева. Мы с Джо получили разрешение и, как понимаю, не без помощи Миши… Но, видимо, на роду у меня написано не иметь в жизни полного счастья – к тому времени у Джо был обнаружен, выражаясь неврачебным языком, рак лимфатических желез… Мне сказали, что даже самое эффективное лечение может лишь продлить его жизнь. Не больше… Почти одновременно ему поставили еще один диагноз – рак прямой кишки и срочно прооперировали. Потом химиотерапия, облучение, беско-

нечные анализы… На протяжении четырех лет… Он держался мужественно и необычайно достойно. После первого сеанса химиотерапии Джо почувствовал себя лучше и настоял, чтобы мы поехали в Люцерн на шахматную олимпиаду. “Я очень соскучился по Мише”, – сказал он. И мы поехали.

В Люцерне Миша познакомил Джо с Толей Карповым, с Аликом Рошалем, с Геной Сосонко, с Юрой Авербахом, с Василием Васильевичем Смысловым… Мы часто гуляли все вместе, и однажды Василий Васильевич сказал ему: “Джо, Вам очень повезло – Ваша жена очаровательное создание… Я считаю, что, потеряв Салли, Миша потерял и самого себя”. Я попыталась не согласиться, но Василий Васильевич сказал: “Милая Салли, когда говорят мужчины, женщины могут тихо прогуливаться в отдалении”.

Так вот, в 1984 году мы получили разрешение на поездку в Советский Союз. Миша, который для этого много сделал, настоял, чтобы мы приехали в Ленинград, поскольку он там играл в турнире. Мы накупили массу подарков для всех и прибыли в Ленинград. Я буквально