Совет оказался дельным. Хирург отстаивал своих пациентов, в том числе меня. Конечно, не из-за весьма скромного подарка, полученного от матери. Позже я увижу, какие взятки дают за возможность откосить от фронта. На медкомиссии хирург прочитал мой сложный диагноз, где половина слов произносилась по-латыни. Один из подполковников недовольно поморщился и, барабаня пальцами по столу, спросил:

— Пояснее нельзя?

— Можно.

Врач повторил диагноз. Подполковник не стал снова переспрашивать. Наверное, не хотел показать безграмотность в медицине. Зато приказал мне повертеть рукой, сжать динамометр. Левой рукой выжал без малого сорок килограммов, правой — меньше двадцати. Возможно, у подполковника вертелся на языке вопрос, не филоню ли я? Искривленная ключица, шрамы на ноге и правом плече показывали, что подковали меня крепко.

— Как себя чувствуешь?

— Нормально, товарищ подполковник.

— Готов дальше воевать?

— Так точно. Готов.

— Молодец. Твои товарищи уже Днепр форсировали, Украину освобождают. Пора опять в их ряды.

Бодрый тон подполковника мне не понравился. Наверное, он плохо представляет, что такое пехота. Мы и в обороне несли большие потери, в наступлении — тем более. Даже если чудом попаду в свой полк, вряд ли найду кого-то из знакомых. За пять месяцев лечения там всех повыбивало. Моя больничная карточка переходила из рук в руки, члены комиссии о чем-то тихо переговаривались. Вскоре объявили, годен к нестроевой службе. Некоторые ребята, с кем лежал вместе, откровенно завидовали. Один из сельских мужичков растерянно жаловался:

— Четвертое ранение. Грудь по утрам сжимает, кашель не проходит. И опять в окопы. Я же там загнусь от чахотки.

Те, кто помоложе, держались весело. На фронт так на фронт! Пока в запасном полку, пока доедем, глядишь, и война к концу подойдет. Будем зверя в его логове добивать! Все прекрасно понимали, что, несмотря на победоносные сводки с фронтов, война еще продлится долго. Под немцем оставалась вся Белоруссия, правобережная Украина, Прибалтика. Хоть и прорвали блокаду под Ленинградом, но второй по значению город в Союзе находился в окружении. Победа обозначалась в далеком будущем.

С месяц болтался на сборном призывном пункте, помогал военкоматовским работникам. Узнав, что имею неполное среднее образование, предложили должность в райвоенкомате. Предложили, но сразу не направили. Собирали документы, кто я такой, откуда родом. Многие мечтали о такой должности, а на меня она свалилась как подарок после двух тяжелых ранений.

Ехал на поезде с предписанием, сухим пайком, в новой шинели и начищенных сапогах. И вагон пассажирский, хоть народу набилось, как селедки. От станции пришлось топать пешком двадцать восемь километров до большого села Старая Анна, которое являлось районным центром. Здесь в военкомате стал работать непонятно в каком качестве. Оформлял личные дела призывников, развозил, чаще разносил, повестки по окрестным деревням, сопровождал новобранцев до станции.

Аттестованных сотрудников имелось трое. Начальник, капитан Горяев Михаил Игнатьевич, его помощник, старший лейтенант Балакин, и я. Еще две женщины: бухгалтер и уборщица (она же истопник). Горяев оказался хорошим, душевным мужиком. Кадровый военный, начал службу в конце двадцатых годов, воевал под Ростовом, где получил тяжелое ранение. Перебило осколком левую руку, пальцы не двигались, а ссохшуюся ладонь прятал в перчатку.

Долговязый, сгорбленный, он выхаживал по деревенской грязи, высоко, как цапля, поднимая ноги в кирзовых, «расходных» сапогах. В чулане военкомата переобувался в парадные, хорошо начищенные яловые и усаживался за массивный стол, обтянутый зеленым сукном. Образование имел начальное, писал с ошибками, которые я аккуратно исправлял, когда капитан не видел. Зато, прослужив десяток лет взводным, а затем командиром роты, хорошо разбирался в людях. Относился к посетителям и призывникам внимательно, хотя должность, прямо скажу, была у него собачья.

Деревню военной поры описывали во многих книгах и показывали в кинофильмах. Грязь по колено, дома с худыми крышами и покосившимися заборами, мужики, бабы в телогрейках и драной обуви. Нищета беспросветная. Позже я имел возможность сравнить нашу сельскую жизнь с Венгрией и Германией. Конечно, отличалась, как небо от земли.

Шел третий год войны, мужиков в Старой Анне осталось немного. В военкомате строго следили за подрастающей молодежью. После семнадцати лет тем, кто имел семилетнее образование, предлагали поступать в военные училища. Кому скоро стукало восемнадцать, заранее приносили повестки. Не скажу, что уклоняющихся было много, патриотическое воспитание играло свою роль. В обход родителей приходили ребята, которым едва исполнилось шестнадцать лет, и настойчиво просили записать в добровольцы.

В других районах записывали. Не на фронт, так в трудовую армию, в железнодорожные войска, где на ремонте и постройке дорог трудились под бомбежками подростки. Михаил Игнатьевич отсылал слишком молодых домой, берите, мол, согласие у родителей. Зато родители, в основном женщины, когда подходил срок призыва, не давали капитану житья. Просили, чтобы направили в тыловую часть, в училище, где учеба подольше, только не в летчики и танкисты. От районных военкомов зависело немногое, но даже за простое «понимание» люди были готовы на все. Слишком много похоронок пришло в Старую Анну и окрестные села.

Михаил Игнатьевич своим положением не пользовался. Но не отказывался за мелкие услуги от самогона и спирта. На что я, всего лишь третье лицо в военкомате, но и ко мне подмазывались, предлагая за помощь богатые по той жизни подарки. Взятки, если выражаться прямо. Из-за этого я едва не попал в неприятность, которая могла закончиться плохо.

Дело в том, что капитан Горяев и я жили на квартирах в частных домах. Меня пригласили жить за очень умеренную плату в дом, где подрастал призывник. Будь я более искушенный в таких вопросах, не клюнул бы. Но, выражаясь современным языком, повелся. Пил по утрам хозяйское молоко, а вечером ел вкусные домашние щи и жареную картошку. Меня убедили, что это включено в стоимость проживания. Кроме того, я отдавал хозяйке часть своего пайка. Самую большую ошибку совершил, когда закрутил любовь с хозяйской дочкой. Она мне не очень нравилась, но, когда ночуешь под одной крышей и женщина оказывает тебе внимание, устоять трудно.

Закончилось все скандалом. В январе подошел срок призыва хозяйского сынка. Повестку пришлось нести лично. Хозяйка глянула на четвертушку бумаги, достала бутылку водки, специально сбереженную для такого случая, и деловито спросила:

— Что будем делать, Федор Николаевич?

Стакан водки и грибы на тарелке остались нетронутыми. Ее сыну я уже раз помог, когда приходила разнарядка в военно-пехотное училище. Знал, как недолго живут на передовой «шестимесячные» младшие лейтенанты и гибнут в первых же боях. Поэтому пошел навстречу матери и попросил Михаила Игнатьевича не включать сына в разнарядку. Капитан согласился, и он получил отсрочку.

— Надо что-то делать, — повторила хозяйка. — Убьют Гришку, я ни себя, ни тебя не прощу.