Это было неправдой, она чувствовала, но не могла остановиться. Все было не так, как надо: и то, как Юлька сразу после футбола ушла, и то, что со спокойным сердцем отправилась есть на кухню.

Не хотела Валя говорить Юльке о завтрашней встрече. Весь день не хотела. И если бы Юлька сейчас обошлась с ней мягко, обняла, повинилась, Валя бы не сказала. Но уж такая холера девка — чуть поперек, аж на дыбы становится. Схватила ладонями локти, голову вскинула:

— Вот ты как заговорила? А сама? Сама в двадцать лет какой была?

Валя сжалась. Ни разу в жизни не было у них разговора об отце. Юлька от других все узнала. Но торчал этот гвоздь между ними. И Валя боялась. И сейчас боялась, поэтому ничего не ответила.

— Если хочешь знать, мне все это надоело! — кричала Юлька. — И Женьке надоело. Мы взрослые люди, неужели это непонятно?

— Тихо ты. Сегодня мать Женьки мне на работу звонила. Свидание на завтра назначила. Разговор будет.

Юлька опустила руки, красные пятна выступили на скулах.

— О чем же разговор?

— Сама знаешь, не маленькая.

— Представь себе, не знаю.

— Не пара вы, Юля. И говорить тут больше не о чем.

— Ах, вот оно что, — в Юлькиных глазах вспыхнули яростные серпики, — по-че-му же это мы не пара?

Юлькина ярость неожиданно успокоила Валю. Она сняла плащ, отнесла в прихожую, поставила чайник и стала чистить сковородку над раковиной. Юля стояла за ее спиной и молчала, потом села за стол, положила перед собой руки, как на парте, смотрела, как Валя ест. Злость ее схлынула, и она уже спокойно спросила:

— Значит, не пара. Почему?

Валя вздохнула. Подняла глаза на Юльку и терпеливо стала объяснять:

— Разные жизни, Юлечка. Разные люди. Тут ведь такое дело человеческое: ходите вы с Женькой, а потом возьмете и поженитесь. Ну, и суди сама — они многограмотные, заслуженные, а получится, что я им родня.

Валя не видела лица Юльки, поэтому закончила так же тихо, как и начала:

— Вся тут заковырка, что из хорошей он семьи.

Не думала она, что ее разумная, тихая речь так подействует на Юльку. Подняла голову, глянула ей в лицо и испугалась — белое как мел, и в глазах уже не ярость, а боль.

— А я? Я из какой?

— Что из какой?

— Из какой семьи я?

Юлька поднялась, словно очнувшись, тряхнула головой, подошла к двери и оттуда тоном старшей, чужим, властным голосом сказала матери:

— Какая у них семья — мы не знаем. А наша — хорошая. Если ты не понимаешь этого, то хотя бы запомни.

Валя ничего не ответила, стала расстилать постель, и вдруг неожиданный, кроткий голос:

— Мама, я лягу с тобой?

Они легли спать на одной кровати, как тогда, когда жили в общежитии, когда Юлька была маленькой.

— Я пойду с тобой завтра, мама.

— Спи, нечего тебе там делать.

Юлька уткнулась в подушку, и оттуда послышался ее сонный голос:

— Ты ей скажи… Какие люди — такая и семья… Такая, мол, и у них будет…

НА ПОЛЯНЕ У ТРЕХ ДУБОВ

Девчонка в красной куртке приходила каждое воскресенье на это место, к трем дубам. Устанавливала этюдник, вешала сумку на обломок засохшей ветки. Потом она прохаживалась взад-вперед, вскидывала руки вверх и приседала. Иногда она кружилась, и тогда Юлька неодобрительно поджимала губы: такая дурочка, думает, что никто ее не видит.

Каждый раз Юльке хотелось подойти к трем дубам посмотреть на эту большую девчонку вблизи, на нее и на картину. Юлька догадывалась, что на картине — старая монастырская стена, и не могла понять, зачем девчонка рисует эту стену. В полдень девчонка складывала этюдник, вешала его на плечо, снимала с дерева сумку и уходила. Шла склонившись набок под тяжестью этюдника, а сумка волочилась по траве. Юлька ждала, когда она скроется из виду, перелезала через низкую ограду и выбегала на поляну.

На поляне светло, воробьи садятся на дубы, у монастырской стены растут ромашки. Юлька ходит по поляне как хозяйка: наконец-то гостья ушла и можно чувствовать себя как дома.

В конце поляны, там, где начинается улица, растет дикая груша. Юлька идет туда, а потом по тропке дальше, к железной ограде кладбища.

На кладбище в воскресенье людно. У входа торгуют цветами. Сторож дядя Гриша говорит ей:

— Опять пришла? Зачем пришла?

Юлька вздыхает и уходит. С другой стороны кладбища в деревянном доме с зелеными ставнями живет двоюродная Юлькина бабка, родная сестра Юлькиной родной бабушки.

— Бабка Шура! — кричит ей с улицы Юлька. — Ты что делаешь?

Бабка Шура показывается в окне, глядит на двоюродную внучку и сразу сердится:

— А ничего и не делаю. Чего рот дерешь?

— Можно я к тебе приду?

— Пришла уже. Заходи.

В комнате у бабки Шуры висят венки лука, на окне сушится липовый цвет. Сама бабка, в черном фартуке и в черном платке, похожа на ворону.

— Ну, с чем пришла? — спрашивает она Юльку.

— Так, — моргает глазами Юлька, — ни с чем.

Потом, помолчав, сообщает:

— К нам одна на поляну ходит, в красной жакетке, картину рисует.

Бабка Шура по-птичьи, сбоку смотрит на Юльку.

— А старуха твоя здорова?..

— Здорова, — отвечает Юлька. — На базар пошла.

Бабка Шура недовольно жует ртом.

— Деньги, видать, есть. Мать каждый месяц присылает?

— Присылает, — коротко кивает Юлька, — и деньги, и письма. А еще она меня скоро заберет.

Юлька смотрит на бабку, и в глазах ее мелькает испуг, но бабка Шура ничего против матери не говорит.

— За деньги и я б тебя держала, — говорит она. — За деньги и чужого держать можно, не то что своего.

— Она меня скоро заберет, — повторяет Юлька, — мне на этот год в школу идти.

— И пойдешь… — Бабка Шура думает о чем-то своем. — Все нынче идут. Все ходят, учатся, а ума нет.

Потом они пьют чай, заваренный липовым цветом. Юлькины щеки становятся пунцовыми. Она весело поглядывает на бабку и вдруг прыскает чаем от внезапно подступившего смеха.

— Бабка Шура, а Колька говорит, что ты монашкой была.

Бабка с размаху стукает кулачком по столу. Юлька пугается.

— Это не Колька, — говорит она, — это твоя старуха тебя учит.

— Нет, Колька. — Юлька отстаивает справедливость. — Это он, а не бабушка. Бабушка про тебя плохих слов не говорит.

Бабка Шура молчит, кладет перед Юлькой новый кусок сахару и подливает чаю.

— Плохие слова, которые бранные, — объясняет она, — а