Что это значит, Анна не понимает. Что за Юж-Сов-Хоз? Слова стали как рык. Но понимает, что в Марфушиной бывшей комнатке одна узкая кровать. Им втроем не поместиться. Рядом комната няньки. Кушетку для Олюшки можно у няньки поставить. Иришкину детскую кроватку вплотную к той узкой, на которой спала расстрелянная позже Марфуша, а теперь придется спать ей, и хоть как-то уместиться. Куда столик для детских занятий ставить, не понятно. У няньки в комнате столик есть, но на нем теперь придется и еду на керосинке готовить, и обедать, и другие хозяйственные дела делать. А учиться девочкам где?

В середине декабря на пороге комиссары. В куртках бычьей кожи. При виде этих курток Анна сжимается. Глазами выискивает среди них того бритоголового, который видел, как она в этом самом доме революционного матроса застрелила.

В этот раз бритоголового среди комиссаров нет. Но Советская власть вернулась, и он может вернуться в любой момент. Тогда жить Анне останется недолго. Что там писатель Сатин страшным шепотом говорил про Багреевку, куда свозят расстреливать воевавших против Советской власти и «буржуев». А она, Анна, по их меркам теперь и то и другое.

Бритоголового нет. Но другие есть. Представляются комиссией по национализации имений. «Какой по счету за эти три года?» – думает Анна. За спинами комиссаров маячит Павел. И новый председатель местного совета – бывший истопник Федот.

Предъявляют постановление. Казенным, ломким, безжизненным, новым языком будто и не по-русски написано: «Изъять в районе от Судака до Севастополя включительно из частного владения как разных ведомств, так и частных лиц, все имения Южного берега Крыма, которые с момента данного постановления объявляются достоянием Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, и передать их в ведение специального Управления Южсовхоза».

И уже нет с ними Саввы, наизусть бубнящего все приказы и постановления любой власти и защитившего их в прошлый раз от выселения. И уловок в постановлениях, способных защитить их от выселения, тоже нет – не 1919 год на дворе, уже 1921-й.

– «Бывшим владельцам усадеб разрешается и рекомендуется поступить на службу в управление Южхоза», – показывает пальцем на нужный пункт постановления Павел.

– Если вы вместе с Советской властью, дамочка, поступайте на службу! – Один из комиссаров по-хозяйски расхаживает по кабинету матери. – Что делать умеете?

Павел будто ненароком подходит к стоящей на отдельном столике печатной машинке, стучит по клавишам. Анна поворачивается в его сторону. Когда мать этот «Ундервуд» купила, Анна двумя пальцами перепечатывала свои стихи, так и научилась.

– Печатать умею.

– Печатать – что нужно! Описи отпечатывать будете! – Один из комиссаров с толстой папкой в руках доволен. – Поди, языки, дамочка, знаете?

– Французский, английский, немецкий, – монотонно перечисляет Анна.

– Что нужно! – Он зовет их бывшего истопника Федота. – Оформляйте!

– Меня в Симферополь с конца февраля переводят. Уезжаем. – Тихо говорит Павел. И она понимает, что дальше и он, если что, помочь не сможет.

Выбора нет.

С этого дня она, Данилина Анна Львовна, «оформлена на должность младшего делопроизводителя по описи имущества, поступающего в ведение Специального управления Южсовхоза».

Выдают мандаты – бумаги, где ей самой придется впечатать, что они с нянькой теперь совслужащие. Дальше подпись. Печать.

Совслужащие…

«Никитину Агриппину Никитичну принять на должность уборщицы», – печатает на «Ундервуде» Анна и понимает, что впервые видит фамилию и имя своей няньки. Всегда и для всех она Никитична. Теперь им положено «продуктовое снабжение», «второй категории» для няньки, так как она «угнетенный класс», «третьей категории» для нее.

– Не рабочая, ясно дело. Но и за категорию вольнонаемных совслужащих благодарите! – Их же бывший истопник Федот быстро в роль победившего пролетариата вошел. Хамить открыто не хамит, но и от почтения прежнего и следа не осталось.

Нянька дергает Анну за рукав, кабы чего лишнего не сказала, кланяется и, быстро забрав карточки, свои и Анны, спешит в поселок – хоть чем-то отоварить.

«Совслужащие». С мандатом и печатью.

При следующей смене власти этот мандат, считай, приговор.

Угроза ареста и расстрела за сотрудничество с Добровольческой армией еще не миновала. И за ней в любой момент могут прийти, как за есаулом Елистратом Моргуновым. И бритоголовый комиссар всё чаще является ей в ночных кошмарах. А когда власть снова поменяется, как менялась много раз за эти три года, она, как глупая Марфуша, попадет под расстрел теперь уже за сотрудничество с красными.

Когда еще раз поменяется… Или не поменяется…

– Работайте на великое дело коммунизма и продовольственное снабжение по категории совслужащего получайте! – доволен найденным нужным ему образованным местным сотрудником заезжий комиссар. – Советская власть отныне и навсегда!

Анна вдруг отчетливо вспоминает спор матери, мужа, Набоковых и Константиниди в ноябре семнадцатого, как надолго Советская власть – на месяц, на два, на полгода. И слова Саввы: «На семьдесят».

– Откуда ты это взял про семьдесят лет и еще чуть-чуть?

– Услышал…

Что, если убитый племянник ее пропавшего мужа был прав?

Каждое утро теперь, оставив Ирочку под присмотром Оли и еще не уехавших в Симферополь Саши и Шуры, она идет из дома для прислуги в свой дом. На службу.

Оля продолжает то, что начинали Анна и Савва: как может учит Сашу и Шуру всему, что знает сама. Трехлетняя Ирочка тянется за ними, и, будто между прочим, выучивает все буквы, цифры, и раньше Саши и Шуры успевает решать примеры на сложение и вычитание.

Книги в маленьком домике для прислуги не помещаются. Хорошо еще новые хозяева из непонятного ей Южсовхоза ничего не вывозят из имения. Когда нянька по вечерам моет пол, можно проскользнуть в кабинет и библиотеку, поставить на полку прочитанную детьми книгу и в нянькином ведре спрятать другую. Чтобы никто не заметил, что они выносят «народное достояние». За «хищение социалистической собственности» можно пойти под суд, а то и сразу под расстрел.

Нянька и уборщица теперь, и кухарка. Бывший их конюх Селим, который когда-то вместе с Павлом ее лошадей объезжал и осенью семнадцатого учил девочек ездить на пони, тоже на службе у Южсовхоза. Реквизированное имущество бывших буржуев на реквизированных у тех же буржуев лошадях и повозках в какое-то тайное место свозит. Бывший истопник Федот бо́льшую часть времени проводит в имении, то ли новое руководство Южсовхоза его за старшего оставило, то ли сам себя начальником поставил.

Образованную Анну «сажают на делопроизводство». Печатать и на другие языки отпечатанное переводить. На материнском «Ундервуде» она печатает какие-то бесконечные списки вещей:

«Бывш. усадьба Филиберов “Нижняя Лимена”:

– Кровать деревянная «Раковина» – 1 шт.