-- Знаете, мадам Берк, такие путешествия хороши в юности, – улыбалась мадам Шамброль. – Тогда и я, и Жюль только поженились. Он был переводчиком при нашей миссии, и ему позволили взять меня с собой. Слишком мало людей тогда знали язык Арканджара.

-- Да-да! – вмешивался в беседу патер Доменик. – Признаться, когда Жюль еще мальчишкой начал учить язык, его отговаривали все, в том числе родители и даже я, грешный, – патер перекрестился и продолжил: -- Такова гордыня человеческая! Кажется, что знаешь и понимаешь все на свете. Кто бы мог подумать, что потом подпишут Магрибский мир и понадобятся знатоки?

Иногда вспыхивали жаркие споры по поводу отдельных строк, иногда маленькое общество слушало в исполнении леди Мишель рыцарские баллады, исполненные голоском хоть и не сильным, но верным и нежным.

Постепенно время таких посиделок удлинялось. Если сперва гости приезжали к позднему ужину и оставались только на протокольные полтора часа, то к началу лета четверговые посиделки переросли во что-то большее.

Собирались теперь к обеду и уже после еды шли в сад. Там, расположившись в удобных плетеных креслах, гости разговаривали обо всем, что их интересовало. Именно там леди Анна однажды получила письмо, доставленное нарочным. Анна отложила его до отъезда гостей: она, примерно, знала, что именно будет в письме.

Новость была одновременно грустная и важная. Мадам Леруан писала, что муж ее, Анатоль Леруан, предстал перед престолом Господним.Как ни грустно было герцогине и всей компании, но в середине лета, через сорок дней после смерти господина Анатоля Леруана, четверговую встречу пришлось отложить. Её светлость уезжала на неделю по делам герцогства.

Глава 29

Кабинет Линель Леруан поразил герцогиню своей странной убогостью. Нет, не убогостью…

Анна мучительно подбирала слово: «Серость? Скучность? А, поняла, аскетизм! Да, вот именно это и является точным определением – аскетизм. Странно… Она довольно богата и может позволить себе почти любую прихоть.».

Узкая длинная комната, почти пустая. Одно большое окно, возле него старое, потертое бюро с облезлой позолотой. На нем аккуратными стопками сложены папки и бумаги. Вдоль одной из стен высится большой стеллаж из простых досок и десятки картонных папок теснятся в квадратных ячейках. У бюро скрипучий стул, напоминающий венский.

На полу вытертая почти до ниток основы зеленая ковровая дорожка. Она явно прожила долгую и нелегкую жизнь, прежде чем ее постелили на облезлые полы. Даже шторы здесь из самой простой и скучной ткани, невыразительные болотно-коричневые.

Как ни странно, серая мадам Линель смотрелась здесь весьма органично. Казалось, что роскошь ее парадных комнат это просто способ пустить пыль в глаза. А здесь, в кабинете, она может побыть тем, кем и является на самом деле – запасливой серой мышью. Даже черный вдовий наряд смотрелся на ней так, как будто ткань слегка припылили, хотя и сшит он был из дорогого красивого шелка.

-- Я рада вас видеть, мадам Леруан, – герцогиня тепло улыбнулась. – Думаю, здесь, в вашем кабинете, мы сможем поговорить без помех.

Линель рассматривала герцогиню с неутихающим интересом. Совершенно новый стиль наряда её светлости казался очень необычным и свободным. Также были одеты и обе фрейлины её светлости, значит…

«Похоже, здесь не требуется корсет! Надо же… Весьма… Весьма нахально смотрится! Но ведь она – герцогиня, вряд ли кто-то рискнет сделать замечание. Скорее уж, начнут подражать, и такое вполне может войти в моду. Да и про ее салон разговоров более чем достаточно. Надо, обязательно надо устроить к ней в свиту Фелицию. У девочки должен быть шанс на нормальную жизнь. Пусть поучится светскому общению, пусть под надзором герцогини посмотрит на мужчин. Может быть, ее жизнь будет счастливее. Ах, если бы родители чаще вывозили меня в люди, разве вышла бы я замуж за этого хлыща? Прости меня, Господи, но такой он и был…» -- она перекрестилась, вспомнив покойного мужа, и приступила к беседе.

-- Ваша светлость, по всей округе ходят разговоры о вашей скромности.

-- Скромности?! – герцогиня удивленно приподняла брови.

-- О, вы не устраиваете светских приемов, в ваш салон вхожи очень немногие. Да что там, у вас даже фрейлин всего две.

-- А, вот вы о чем… -- герцогиня помолчала, а потом, к удивлению вдовы, сказала: -- Мадам Леруан, вы умная и практичная женщина. Давайте не будем ходить кругами. Вы изложите мне свою просьбу. Я её обдумаю. А потом я бы хотела поговорить о делах.

-- О делах? – пришел черед мадам Линель удивляться и уточнять: -- У вас есть ко мне дело, ваша светлость?

-- Да, – кратко ответила герцогиня и не пожелала пояснять. – Я слушаю вас. Вы писали в письме, что вам требуется какая-то помощь.

В роли просительницы мадам Леруан выступать не любила. Сильно не любила. Хоть и прошло много лет с тех пор, как она взяла в свои руки финансовые дела семьи, но она прекрасно помнила, как приходилось общаться с ростовщиками, как приходилось часами натаскивать тупого ко всему, кроме развлечений, мужа, объясняя ему, что и как нужно сказать, какие расписки и почему требуется переоформить.

Она тяжело вздохнула. Дочь была единственным родным человеком, ради которого мадам была готова просить:

-- Ваша светлость, я хотела бы устроить к вам фрейлиной свою дочь, Фелицию.

-- Ах вот оно что…

-- Да. Ей всего шестнадцать лет, она умна и хорошо разбирается в делах. Прекрасно считает и ведет большую часть бухгалтерии. Но она – дикарка, ваша светлость. Стесняется своей внешности, никогда не выходит к гостям, проводит дни за бумагами… Она… Будем честны, мой брак… Он оказался не самым удачным. Фелиция видела и понимала это с детства. Теперь она заявляет, что не выйдет замуж никогда. А я не могу принуждать ее.

-- Мадам Леруан, не подумайте, что я отказываю вам… Но вряд ли в моем окружении ваша дочь найдет себе мужа. Я приглашаю к себе или семейные пары, или совсем уж пожилых мужчин, которые не годятся в мужья столь юной особе.

-- Нет, ваша светлость, нет. Прошу прощения, но