Наконец мы выбрали уютный тихий уголок, с волшебно льющимся сквозь листву солнечным светом. Я села на скамью и стала наблюдать, как Дуайт велит Годрику отойти дальше или приблизиться, чтобы поймать момент и заснять знаменитую артистическую чувственность.

Всякий раз, когда Дуайт подносил камеру к глазам, выражение Годрикова лица машинально делалось застенчиво-кислым. С таким видом фотографируются мужчины по всей Британии: брови приподняты, странно-извинительная полуулыбочка – будто нечаянно испортил воздух – и слегка ссутуленные плечи. Дуайт давал подробные рекомендации, Годрик выслушивал, устремлял взгляд вдаль, но в самое ответственное мгновение корчил ту же гримасу. Зрелище походило на попытку усадить плюшевого мишку: так и кажется, что цель достигнута, но едва убираешь руки, и игрушка снова валится на спину.

– Может, прибегнешь к такой хитрости, Рик: секунды три смотришь в сторону, повора– читаешься и думаешь о том, что любишь больше всего на свете? – предложила я, вспомнив совет премудрой учительницы по домоводству. Я благодаря этому трюку на многих снимках казалась олицетворением радости: обнимаешься с прыщавыми юнцами, а сама вспоминаешь, как ела морковный пирог Нельсона. – Попробуй!

Годрик взглянул на меня как на дуру.

– Хочешь, чтобы я задумался о Гамлете? Или о затонувшем «Титанике»? По-твоему, это поможет? Больше всего на свете я люблю отнюдь не то, чем бредят выпускницы частных школ.

– Хорошо, представь, что тебе предлагают сыграть Гамлета в Национальном театре. Скажем, с Кейт Уинслет.

Годрик поднял глаза к небу и снова окинул меня пренебрежительным взглядом.

– С какой стати я должен прислушиваться к твоим советам? Ты ни черта не смыслишь в драматическом театре!

– Не прислушивайся, ты же у нас великий знаток, – сладким голосом произнесла я. – И позировал перед фотографами сотню раз.

Я переключила внимание на Храбреца: стала учить его командам «сидеть» и «стоять», пуская в ход последние кусочки курятины.

Цирк продолжался еще минут двадцать, с тем же результатом. Точнее, без результатов. Я же весьма неплохо проводила время: сидела себе в тени, наблюдала за ньюйоркцами, что выгуливали собак, катались на роликовых коньках, пробегали мимо, спорили, поглощали ланч, нежились на солнышке. И любовалась очертаниями Манхэттена, вырисовывавшимися над верхушками деревьев, будто декорация к фильму. Некоторые из прохожих задерживали на Рике взгляд, наверное, узнавали. Или просто гадали: что за пасмурного типа фотографируют?

Заметив, что лицо Рика порозовело от солнца, а Дуайт уже сам не свой, я предложила:

– Может, сделаете перерыв и сходим перекусим? А потом подыщем место получше?

Слава богу, оба тотчас последовали за мной по широкой аллее в глубь парка. Я остановилась у палатки с мороженым и настойчиво порекомендовала освежиться холодненьким. Годрик посопротивлялся, но в итоге последовал моему совету и купил рожок с шоколадно-фисташко– вым мороженым, которое принялся есть с детской жадностью, что никак не соответствовало его печальному облику.

– Привели дружка, чтобы побегал с другими собаками? – поинтересовался Дуайт, кивая на Храбреца.

Тому наскучило быть умницей, и он потявкивал на прохожих.

– Нет, – ответила я.

В памятке Синди было указано, что бегать с другими собаками Храбрецу можно лишь на трех платных площадках. На одной в определенные периоды даже спариваться с подругой.

Дуайт засмеялся.

– Думаете, здесь ему не место для игр? Знаю я, как вы, дамы, трясетесь над своими любимцами!

Я хотела было сказать: собака вовсе не моя но тут обнаружила, что поводок натянут по всей длине и Храбрец исчез из вида. Мы стояли как раз у кустов – он скрылся за зелеными ветками.

У меня замерло сердце.

– Храбрец! – позвала я. Сначала негромко, дергая поводок. – Ко мне! Слышишь? Ко мне! –Я повернулась к Дуайту. – Простите. Я его дрессирую. На редкость упрямый пес.

– Что, не можешь с ним справиться? – надменно спросил Годрик. – Не понимаю, какой толк с такими возиться! Насадила на вертел, и дело с концом. Весит эта малявка не больше, чем твоя дурацкая сумка!

Годрик начинал действовать мне на нервы. Почему он считает своим долгом грубить? Особенно тем, кто пытается ему помочь?

Я встала, обошла урну и, посоветовав Годрику оставлять идиотские рекомендации при себе, пошла в кусты.

– Храбрец!

Пес был под деревом – стоял на задних лапах, вспрыгнув на даму-спаниеля, а та будто не понимала, что происходит. Ее хозяин, естественно, все понимал лучше некуда и весь трясся от негодования.

– А ну прекрати! – орал он, истерично махая руками. – Пошел отсюда! Вон! Вон! О боже! Позовите полицию! Кто-нибудь!

Храбрец лишь раз окинул его гневным взглядом: оставь, мол, нас в покое – и продолжал бесчинствовать.

Вот так история! Одно дело, когда тебя доводит до белого каления упрямый клиент, и совсем другое – когда выставляет на позор собственная собака! Понимаю: Храбрец всего лишь подчинялся законам природы, но кого это волновало?

– Храбрец! – не своим голосом прогремела я. Мои щеки от разного рода стыда были готовы воспламениться. – Храбрец! Это еще что! Сейчас же ко мне! Сию секунду!

Доделав свое дело, Храбрец спрыгнул с подруги – та покачнулась из стороны в сторону – и помчался ко мне. Я наклонилась и, грозя пальцем, посмотрела на него как только могла сурово.

– Как ты мог! – процедила я сквозь стиснутые зубы. – Еще раз, и получишь по шотландскому загривку, плевать я хотела на твою родословную!

На мое утешение Храбрец присмирел и прижался к земле – сама покорность.

Я выпрямилась и приготовилась так же «пасть ниц» перед хозяином спаниеля. У меня никогда не было собаки, и я понятия не имела, как поступают в подобных случаях. Предлагают купить таблетку «наутро после»? Или сочетают парочку браком?

– Здравствуйте. Я Мелисса Ромни-Джоунс Добрый день. Боже! Мне ужасно неловко! Если хоть отчасти это послужит утешением, у него отличная родословная. И прекрасный вкус! Красавица! Как ее зовут?

Человек до сих пор был вне себя от гнева.

– Его зовут Король Карл!

Краска отлила от моих щек.

– Ой, простите… Э-э».

– Ваш чертов пес налетел на победителя выставки средь бела дня, а вы подходите и заявляете: вам неловко? – Владелец спаниеля кричал громче и громче, и я уже подумывала, не слишком ли близко к сердцу он все принимает? – Еще неизвестно, какую британскую заразу он разносит!

А я-то считала, ньюйоркцы доброжелательные…

– Послушайте, – пробормотала я. – Храбрец по большому счету американская собака, все его документы выданы «Кеннел-клубом»…

Человек тыкал в меня пальцем и приближался все ближе – как выразилась бы Габи, вторгался в мое личное пространство.