— Очумелов с Елдыриным привели.

Чепаев потянулся, положил наган на подушку и начал натягивать галифе.

— Ну, рассказывай, шпион, зачем пожаловал. И лучше тебе по делу говорить, потому что я, если раньше просыпаюсь, шибко злой.

Лёнька стоял перед начдивом и не знал, с чего начать. То есть сказать-то было что, но вот так оказаться лицом к лицу с легендой…

— Товарищ Чепаев.

— Если ты шпион, никаких «товарищей», только «гражданин», — оборвал Лёньку Чепай.

— Я не шпион.

— Как не шпион? Митяй говорит — шпион, а он врать не будет.

— Да дайте вы мне уже сказать! — заорал Лёнька. — Сейчас здесь будут белые, и они вас убьют!

— Белые? Сколько?

— Чуть больше тысячи, отрядом руководит полковник Бородин, ударной группой — подхорунжий Белоножкин. В отряде девять… нет, уже восемь пулеметов и два противопехотных орудия, штурм начнется в пять часов.

Обилие подробной информации впечатлило начдива. Он намотал портянки, натянул сапоги, накинул френч и начал застегиваться.

— Откуда ж ты все это знаешь, шпион? — спросил Чепаев. — Что еще расскажешь?

— У вас предатель в отряде был, товарищ Чепаев, Ночков. Он и красноармейца того убил…

— Чего?! — не поверил Митяй. — Ночков? Да не может того быть!

Но Чепаев как будто не удивился.

— Так, Митяй, сейчас берешь ноги в руки и вместе со своими оболтусами по казармам, всех в ружье, но тихо, без суеты. Хотя… это им Петька сообщит. Погоди…

Чепаев застегнулся на все пуговицы, нацепил портупею, пристегнул шашку, прошел к койке, снял с подушки револьвер и засунул в кобуру. Попытался подкрутить усы, но усов не было. С досады начдив сплюнул и нахлобучил папаху.

— Ну что, окропим красненьким? — подмигнул он Митяю.

— Окро…

Дверь распахнулась и снова захлопнулась. В избу ворвался мокрый босой парень в исподнем. Вид у него был испуганный, в правой руке он сжимал узду — с такой силой, что костяшки на пальцах превратились в белые пятна:

— Чепай, беда!

— Что такое?

Петька бросил уздечку и метнулся к керосиновой лампе. Сразу стало темно.

— Нас предали!

Бойня

Своим последним дежурством караул Фимы Бронштейна был недоволен. Красноармейцы Теплов и Сухов ругались, не переставая, и изрядно допекли старшего.

— Ты нас спросил? — говорил Сухов Бронштейну. — Если нужны были добровольцы, то это всяко не я. Крайнего нашли, что ли?

— Выходит, что нашли, — раздраженно ответил Фима. — Сам же видел — никто в караул не хочет, все будто к походу готовятся.

— А нам не надо, что ли, готовиться? — возмутился Теплов. — Я, между прочим, нынче даже не поспал.

— Я тоже! — голос Фимы стал холодным. — Я сегодня друга хоронил второй раз!

— Так какого, спрашивается, ты нас подписал на второе дежурство подряд?

— А кого еще? У меня остались только…

Два раза что-то просвистело, и Сухов с Тепловым, пытаясь достать из своих шей метательные ножи, завалились набок.

— …только вы, — охнул Фима.

В отличие от товарищей, Фиме достался не нож, а камень из пращи казака Усатова. Фима не мучился.

В это время Очумелов с Елдыриным шли под дождем и ожесточенно спорили.

— Дурак стоеросовый, — ругался Очумелов. — Никто не говорит, что твой Пантелеев — шпион.

— Сам только что…

— Ты что меня, египетский хлопок, с ума свести хочешь? Ты что, думаешь, кроме твоего Пантелеева в мире больше Лёнек не осталось?!

По жестокой иронии судьбы, люди, неслышно подкравшиеся к Очумелову и Елдырину со спины и перерезавшие им глотки, оба носили фамилию Пантелеевы — братья Пров и Николай. Тела убитых караульных братья сбросили в нужник, из которого накануне похитили начальника штаба Ночкова.

Сводную караульную команду из десяти курсантов никто не резал и не колол штыками. Курсанты заснули возле костра, который развели неподалеку от казармы, и не слышали, как к ним подошел человек в форме красного командира. Он подкрался к одному из спящих и быстрым отработанным движением свернул ему шею. Потом второму, третьему. Это было несложно, курсантов никто не контролировал (их командира только что зарезали в караулке), и поэтому с заданием вполне мог справиться один профессионал. Сильные руки резко вытягивали голову вверх, потом быстро поворачивали против часовой стрелки на сто градусов. Голова с легким хрустом отделялась от позвоночника и повисала на тонкой мальчишечьей шее. Работа спорилась.

Спорилась она и в лазарете, где орудовали десятеро. Сначала они убрали охрану, затем, по молчаливому согласию, отправились проверить больных. Медсестер резали с сожалением, но быстро, чтобы не мучились, фельдшер умер во сне. Больных и раненых били торопливо, в горло, чтобы не поднимали шума. За пятнадцать минут лазарет превратился в кладбище.

Не повезло и пилотам чепаевской дивизии, юным Садовскому и Сладковскому. Они услышали звуки потасовки на улице и через окно увидели, как казаки закололи бойцов патруля. Молодые люди растолкали своих старших товарищей и предложили проникнуть на аэродром, чтобы угнать аэропланы в Уральск и вызвать подмогу. Ларионов и Кутько, не сговариваясь, напали на молодых людей и задушили голыми руками.

Ларионов и Кутько справедливо полагали, что пилоты колчаковцам пригодятся, и оказались правы — когда все закончилось, их записали в Особую эскадрилью Уральского войска.

На всякий случай диверсанты ударной группы Белоножкина были одеты в форму красноармейцев. Чтобы случайно не напасть друг на друга, на левые рукава они повязали белые ленты.

В станицу казаки вошли одновременно с севера и запада, откуда красные в принципе не ждали нападения.

Полтора десятка маленьких — по три человека — команд были заняты атакой на караульные помещения и стационарные посты. Казаки внезапно появлялись из мокрой тьмы перед ничего не подозревающими чепаевцами, которые мыслями были уже в походе на Украину, и кололи штыками, чтобы не производить лишнего шума. Большая часть караульных помещений станицы Лбищенская оказалась под контролем белых за десять минут операции.

Отдельная группа из десяти казаков окружила курсантские казармы. Казаки бесшумно забаррикадировали все выходы и заняли огневые позиции с таким расчетом, чтобы легко можно было снимать вылезающих через окна людей. Над окнами подвесили емкости с керосином — на случай, если красные начнут вылезать слишком ретиво.

Дольше всего пришлось возиться с красноармейцами, которые не грелись в теплых караулках, а следовали по обычным маршрутам, однако и их казаки сняли без каких-либо осложнений. Ровно в половине четвертого с северного поста в степь с помощью электрического фонарика был подан сигнал «Улицы свободны», и в Лбищенск втянулась основная группа захвата, возглавляемая подхорунжим Белоножкиным. Рядом с ним на белой кляче без седла ехал Богдан Перетрусов.