– Извините.

– Иди домой. К жене.

– У меня нет дома. И нет жены. Ничего и никого. Было и нет. Всё рухнуло. Больше я вас не потревожу.

Джон удаляется от Майкла по черному безлюдному тротуару. Майкл смотрит в его ссутулившуюся спину. И вдруг окликает:

– Эй!

Джон оборачивается. Смотрит устало.

– Ты действительно играешь в покер?

В полупустом поезде метро.

Едут вместе и молчат. Друг на друга не смотрят. Джон разглядывает редких пассажиров. Майкл читает свою затрепанную книжицу.

Они играют в покер в крохотной холостяцкой квартирке Майкла. Джон, Майкл и еще несколько мужчин. Джон втягивается в игру, забывается и мимолетно улыбается, когда выигрывает.

– Ого! – восклицает один из мужчин, взглянув на часы.

Допивает пиво и поднимается.

За ним встают и другие. Прощаются, пожимают хозяину руку. И Джон встает. Тащится к двери. Лицо у него потерянное.

– Джон, – окликает его Майкл. – Тащи-ка мусорку.

Майкл сгребает в мусорку банки из-под пива, ореховую шелуху.

– Ты не лунатик часом? – спрашивает Джона.

– Нет. Думаю, нет.

Ночь. Джон лежит на полу, на застеленном простыней матрасе. Под уютным клетчатым пледом. Его туфли сушатся у батареи. Джон переворачивается, поправляет подушку. Приоткрывает глаза и видит сидящего в кровати Майкла. Майкл читает свою книжицу под маленькой настенной лампой. Осторожно переворачивает страницу. Джон закрывает глаза. Он слышит, как проезжает машина, слышит дальнюю сирену (то ли скорая, то ли полиция). Вновь открывает глаза.

Майкл спит, свесив голову.

Джон поднимается и тихо приближается к Майклу. Заглядывает в раскрытую книжицу. Шрифт мелкий, бумага тонкая, полупрозрачная. Книжица выскальзывает из ослабевшей руки Майкла, Джон успевает ее подхватить. Закрывает и кладет на тумбочку. Это Библия. Потрепанная, помятая. Дешевое издание в бумажной обложке. Джон гасит лампу.

Джон просыпается. В комнате светло. Постель Майкла заправлена. Джон лежит, прислушивается к тишине. Медленно встает. На столе несколько денежных купюр и записка: «РАЗВЛЕКАЙСЯ».

Джон идет в ванную. Смотрит в зеркало на свое заросшее щетиной лицо.

На полочке новенькая, в целлофановой упаковке бритва. Джон распаковывает бритву. Ранит лезвием палец. Смывает кровь под струей воды.

Гладковыбритый Джон входит в кофейню, садится за столик. Посетителей никого, бурчит телевизор. Из-за стойки выходит женщина. Она приближается к Джону и спрашивает:

– Что будете?

– Не знаю. Что-нибудь.

– Оладьи?

– Да, почему нет.

– Очень вкусные. Мой рецепт.

– Да, да, пусть будут оладьи.

– У вас кровь.

Джон смотрит на палец. Кровь из пореза сочится.

– Бритва, – поясняет Джон.

– Я принесу пластырь.

Он поднимает голову и смотрит на женщину. Милое, доброе лицо.

– Вы замужем?

Она отвечает спокойно:

– Нет.

– Во сколько вы заканчиваете работу, – Джон читает табличку на блузке женщины, – Лайза?

Заснеженный парк. Джон бежит за Лайзой, нагоняет, Лайза пытается вывернуться из его рук, оба падают в снег, хохочут, смеются.

– Я шапку потеряла, – шепчет Лайза.

Джон стягивает свою шапку, отбрасывает в сторону. Целует Лайзу.

Взявшись за руки, они идут по узкой аллее.

Им навстречу – Джон, Эн и Ани. Как ни в чем не бывало.

Они идут. Сближаются.

Лайза и Джон.

Джон, Эн и Ани.

Лайза и Джон проходят мимо Джона, Эн и Ани.

Джон, Эн и Ани проходят мимо Лайзы и Джона.

Не замечают. Не видят друг друга.

Безлюдная аллея. Тихий снег.

На полке этой спала она пять ночей. На тощем матрасе, под стук колес. Сколько ей еще предстоит таких ночей в жизни, она и помыслить не могла.

Лейтенант приподнял ее чемодан из багажного отсека и воскликнул:

– Да у вас там золото!

– Конечно, – отвечала она.

– Монеты или слитки?

– Монеты.

– Какой чеканки?

– Не знаю. Старинные.

– Ого! Целый чемодан старинных монет.

– На пропитание хватит.

– Какое там! Девушка, милая, вы сделали большую ошибку, они там не в ходу, эти монеты, вы бы лучше шубейку захватили, ведь последние денечки август доживает, август благословенный, как моя матушка говаривала. Всё это солнце и тепло – мнимость одна, кажимость, обман. А на самом-то деле, мороз в сорок громадных градусов, и несет его ветер по степи, а скорость у ветра побольше, чем у нашего с вами поезда. А небо по ночам черное над степью, как дыра. Напрасно вы смеетесь, девушка.

Она не смеялась, она улыбалась. За окном над степью светило солнце, в синем небе нежилось облако, и свежий воздух влетал в вагон на скором ходу через опущенное стекло. Август благословенный – не раз она вспомнит и повторит потом, после.

– Не смейтесь, – повторил лейтенант.

– Почему?

– Потому что я говорю серьезно.

– Вы на платформу мне вынесете чемодан?

Он молчал строго. Смотрел на нее, думал, решал.

– Не хотите – не надо, я другого кого-нибудь попрошу.

– Ладно уж, помогу.

И бабка ехидно воскликнула с боковой полки:

– Ну слава богу.

Лейтенант помрачнел. Повторил с мрачной серьезностью:

– Помогу.

– Одолжение сделал, – сказала бабка и подмигнула Лизе.

Тяжеленный громадный чемодан, перетянутый шпагатом, он подхватил легко и направился с ним к выходу. Поезд сбрасывал скорость.

Лиза всем в вагоне пожелала счастливого пути, и ей все пожелали счастья, удачи, здоровья и любви. И так она рассталась со своими попутчиками, получив их благословение на дальнейшую жизнь. Лейтенант с двумя маленькими звездочками на каждом погоне стоял уже в тамбуре. Поезд останавливался.

Проводница отворила железную дверь и протерла тряпицей желтый поручень. Лейтенант подхватил чемодан и спрыгнул с нижней ступеньки на растрескавшийся асфальт. Лиза на ступеньке задержалась. Солнце слепило. Лиза прыгнула. Лейтенант подхватил ее. Поставил на асфальт, но не отпустил. Он держал Лизу в крепких объятиях, она и шелохнуться не смела. И мысли застыли. Сердце лейтенанта стучало ей в лоб, она дышала лейтенантом, она как будто была в нем, защищена ото всего света его большим крепким телом, таким, оказывается, огромным, всю ее окружившим, поглотившим.