показывает, как ему удавалось ладить с этой довольно капризной женщиной: «Я никогда не противоречил, я никогда не отказывал, и иногда я забывал»[191].

Дизраэли информировал Викторию почти по всем вопросам. Кончено, кое-что он умалчивал. Он писал длинные, цветистые и чрезвычайно информативные послания. Он всячески создавал у монархини впечатление, что она действительно правит, а не только царствует. Она узнавала из его писем многое о стране и колониях, чего раньше не знала.

Однако премьер-министру приходилось делать многое из того, что он не хотел или считал рискованным для партии или себя лично. Так, сразу после прихода консервативного правительства к власти в 1874 году Виктория настояла на принятии закона об англиканской церкви. Дизраэли терпеть не мог решать все эти церковные споры, которые создавали бурю в стакане воды. Однако он отложил рассмотрение социального законодательства и в угоду королеве провёл необходимые законопроекты.

Весной 1876 года премьер-министр был вынужден провести через парламент закон о присвоении Виктории титула императрицы Индии. Он знал, что его обвинять в стремлении навязать чуждую символику, в любви к восточной экзотике и экстравагантности. Так и получилось. Едва ли не все журналы поместили карикатуры. Вскоре королева пожаловала Дизраэли титул графа Биконсфилда. Зубоскалы связали эти два события. «Вот как, граф, — съязвил Гладстон, — а почему не герцог?»[192]. Эти два случая вошли в такой интерпретации почти во все учебники и многие серьёзные исследования. На самом деле настаивала на присвоении титула императрицы именно Виктория. Дизраэли едва преодолевал приступы астмы и подагры, забывая про обострившийся восточный кризис и Ирландию, был вынужден вопреки своим убеждениям выполнять прихоть королевы и участвовать в утомительных дебатах. Переход в палату лордов связан именно с резко ухудшившимся состоянием здоровья. Пребывание в верхней палате давало больше времени и избавляло от участия в долгих дебатах.

Бенджамин Дизраэли принадлежит к числу тех немногих премьер-министров, которые в равной степени занимаются и внутренней политикой, и внешней. Если первая была более эффективна, то вторая — более эффектна. Дизраэли довелось иметь дел с такими незаурядными дипломатами, как Бисмарк, Андраши и Горчаков. Он смог занять в этом «европейском концерте» достойное место. Определенные трудности создавал для него его же собственный министр иностранных дел лорд Дерби, сын покойного премьер-министра. Он не доверял ни одному европейскому правительству и считал, что нужно свести дипломатические отношения с континентом к необходимому минимуму. Его шеф, напротив, был сторонником наступательной, активной политики (forward policy), причём в Европе, на Ближнем Востоке, в Азии. Это относилось и к внешней политике, и к колониальной.

Довольно скоро Дизраэли пришлось продемонстрировать своё дипломатическое искусство. Собственно говоря, он делал это все шесть лет своего премьерства. Активность началась в 1875 году, когда возникла франко-германская военная тревога. Бисмарк, разгромивший Францию в 1870–1871 годах, стремился в новой войне ослабить её настолько, чтобы отбить всякую мысль о реванше. В связи с этим в германских политических кругах всё чаще обсуждался вопрос о превентивной войне. Когда Дизраэли узнал об этом, он твердо решил не повторять пассивно-выжидательной тактики своего предшественника Гладстона и потребовал от лорда Дерби направить Германии ноту в весьма решительном духе. Соответствующая телеграмма была направлена и в Петербург. Русское правительство получило твёрдые гарантии поддержки своей позиции, а именно — сохранения Франции как великой державы. В Берлин прибыли российский император и его канцлер Горчаков с намерением убедить кайзера отказаться от новой войны. По инициативе премьер-министра и Виктория направила Вильгельму предостерегающее письмо. Кризис был мирно разрешён, и Германия отступила.

Более сложным было дело (чтобы не сказать — авантюра) в связи с Суэцким каналом. Эта важная международная артерия была давно спроектирована французским инженером Фердинандом Лессепсем. Лорд Палмерстон всячески тормозил её строительство, несмотря на сокращение морского пути в Индию. Он опасался интернационализации канала, что сделало бы путь к главной британской колонии общедоступным. Несмотря на сопротивление Англии канал был построен и в 1867–1868 годах открыт для судоходства. Для его строительства была создана акционерная компания, и львиная доля акций в ней в качестве платы досталась египетскому правителю, который носил титул хедива и был фактически независим от Турции, хотя формально признавал её сюзеренитет. Хедив вел весьма рассеянный образ жизни и вечно нуждался в деньгах. В разговоре с одним английским журналистом он признался, что готов продать свою долю акций (более 177 тысяч штук), а кому — неважно, лишь бы хорошо заплатили. Журналист сообщил об этом разговоре британскому консулу, а тот довёл информацию в Лондон. Лорд Дерби отреагировал на это весьма вяло — эта проблема его мало волновала. Зато Дизраэли, узнав о ней, весьма заинтересовался этим делом. Оно давало возможность прибрать канал к рукам и потеснить французов в Египте. Он запросил консула и тот ответил, что переговоры уже ведутся и французские банкиры во главе с Дервье предлагают хедиву 80 млн франков. В то время 1 фунт стерлингов примерно равнялся 20 французским франкам. Дизраэли вновь телеграфирует консулу Стентону и просит его помешать переговорам и предложить английские услуги. Тот ответил, что это возможно, но действовать надо быстро и без лишнего шума, чтобы избежать ажиотажа и не поднять цены на акции.

Кабинет обсуждал эту проблему 17, 18 и 19 ноября 1875 года. Пришедшая телеграмма потребовала нового созыва кабинета. Дизраэли на раздумье оставалась одна ночь. Он пишет королеве торопливое письмо с отчётом о переговорах: «Хедив сказал, что ему надо 3 или 4 миллиона фунтов до 30 ноября! Нет времени на передышку! Мистер Дизраэли смиренно надеется, что Ваше Величество соблаговолит милостиво извинить его за то, что он в спешке не выразился согласно этикету. Совершенно нет времени для написания надлежащего письма». Вновь заседал кабинет. Дерби, министр колоний Карнарвон и канцлер казначейства Норткот выступили решительно против[193]. Последний прямо заявил, что денег в казне нет и надо созвать парламент, который находился на каникулах, для обсуждения данного вопроса. Это рушило все планы премьер-министра. «Я достану деньги», — несколько самоуверенно заявил Дизраэли. Он выглянул и подал условный знак своему личному секретарю Монтегю Корри. Тот немедленно отправился к Ротшильду. Знаменитый банкир только что закончил обед и в момент приезда Корри занимался десертом. «Нам надо завтра 4 миллиона фунтов», — сказал запыхавшийся секретарь. «Кто поручитель?» — спросил Ротшильд. «Премьер-министр и британское правительство», — ответил Корри. «Предайте премьер-министру, что завтра он получит деньги», — спокойно ответил банкир[194]. В тот же вечер Стентону было поручено приобрести акции. 26 ноября консул с деньгами отправился во дворец хедива и они стали пересчитывать акции. Оказалось, что их