Нильс ожидал объяснений, но никак не вопросов, и проворчал:

– Я ничего не помню!

Он и предположить не мог, что братья призовут его, чтобы поговорить о его матери. Ведь они ее даже не знали! Что же до него, несмотря на навязчивые мысли о ней, он практически ничего не мог вспомнить.

– Разве она не упала со стремянки? – спросил он.

– Да, но не сама.

– Как это не сама? Господи, Виктор, ну выкладывай же! Я ни слова не понимаю из того, что ты говоришь.

– Мама ужасно ее ревновала. Просто с ума сходила от ревности. При этом она до безумия любила папу. И была готова на что угодно. Здесь, в Роке, она стала одержимой, она не могла больше думать ни о чем другом, она просто помешалась... И однажды она перешла к действиям.

Повисла тишина, и задержавший дыхание Нильс смог наконец вздохнуть. Он замотал головой, словно хотел отогнать назойливое насекомое.

– Виктор...– В его голосе послышалась паника. Рядом с ним молча ерзал на табурете Максим.

– Она приехала к вам в Каор. Она хотела поговорить с твоей матерью или... Короче, это она...

Виктор хотел смягчить правду и, подбирая слова, спохватился, но нашел в себе силы честно закончить:

– Она вытолкнула ее из окна.

Последние слова произвели на Нильса действие, подобное разряду электричества.

– Нет! – закричал он, вскакивая с места. Мертвенно побледнев, он переводил блуждающий взор с Виктора на Максима.

– Кто вам сказал это? Кто? Папа?

– Нет, он пока ничего не знает.

– А ты? – Он схватил Виктора за ворот рубашки и начал трясти.– Ты-то откуда узнал это? Что за глупости? Неужели ты хочешь, чтобы я поверил, что Бланш убила ее? Ты издеваешься надо мной!

Он собирался ударить Виктора, но Максим, вскочив, оттащил его.

– Я запрещаю тебе говорить о моей матери! – орал Нильс, отбиваясь.– Ты придумал это, чтобы отомстить мне? Мерзавец, грязный ублюдок!

– Перестань, перестань,– увещевал его Максим. Ему удалось оттащить Нильса на середину кухни, подальше от Виктора.

– Я ничего не могу поделать, Нильс... Виктор обреченно махнул рукой.

– Сначала нам надо было поговорить с тобой,– тихо сказал он.

Его рубашка была порвана до самого ремня, но он, казалось, не замечал этого. Внезапно Нильс перестал биться в руках старшего брата.

– Это правда? Бланш ее... убила?

Произнесенное вслух слово казалось таким отвратительным, что Виктор, не выдержав, опустил глаза. Гнетущая тишина повисла между ними. Конечно, Нильс никогда больше не назовет мамой ту женщину, которая его воспитала.

– Но как? Скажи мне, как?

Виктор взглянул на Максима. Они заранее решили, что черный блокнот не должен попасть в руки Нильса. Некоторые фразы лишь добавили бы ему отравы, например те, в которых Бланш говорит об отвратительном малыше или о приемыше, которого она будет молча ненавидеть... Лучше уж рассказать ему, как бы тяжело это ни было, чем дать прочитать чудовищные записи.

– Она толкнула твою мать, и та выпала во двор. Вы жили на четвертом этаже. А потом она убежала. В руке у нее остался платок, который...

Нильс испустил глухой вопль и, обхватив голову руками, упал у ног Максима. Виктор подбежал к нему, опустился на колени и обнял за плечи.

– Успокойся. Это произошло так давно, это...

– На платке были лошади,– прошептал Нильс Я их очень хорошо помню.

Виктор отшатнулся назад. Он всём сердцем надеялся, что брат ничего не видел – ни Анеке, падающую в пустоту, ни Бланш, совершившую преступление.

Нильс по-прежнему был мертвенно-бледен, казалось, он вот-вот лишится чувств.

– Пойдем,– произнес Виктор, помогая ему подняться.– Давай сядем в гостиной...

Нильса надо было разместить на чем-то удобном, если он вдруг потеряет сознание. Эта перспектива не удивляла Виктора, потому что младший брат всегда был слабого здоровья, и с тех пор ничего не изменилось. В далекие школьные годы, когда случалось, что он приходил домой с синяком под глазом или с разбитыми коленками, надо было скорее нести пузырек с нашатырем, пока тот не брякнулся в обморок.

Виктор посадил Нильса в одно из старых глубоких кресел рыжеватой кожи, которые отец купил более сорока лет назад и не хотел с ними расставаться.

– Бланш... Бланш...– повторял Нильс, как заведенный. Он напоминал получившего сильный удар боксера. Затем он неловко вцепился в запястье Виктора, сидящего рядом с ним. – Ты скажешь правду папе?

– Не знаю...

– Нет, скажешь, обязательно! Из-за этой шлюхи, этой гнусной твари!..

Он повернулся к Максиму, который следил за ними, сидя в стороне.

– Да, конечно, это ваша мать... Но ведь папа никогда не любил ее. Вы ведь знаете об этом, разве нет?

– Сначала,– пробормотал Максим,– он должен был...

– А как же иначе? Она ведь слащавая зануда и святоша!

– Прекрати! – процедил Виктор сквозь зубы.

– Он говорил мне, сам признался, что женился не по любви! А любовь он нашел с моей матерью, и вы это сами прекрасно знаете!

Повисла пауза. Максим с Виктором обменялись коротким взглядом, который, тем не менее, помог им понять друг друга. Была ли Бланш достойна любви? Все то время, что они знали об изменах отца, у них никогда не появлялось мысли упрекнуть его в этом, словно мать не могла вызвать никакой страсти, ни чувственной, ни плотской. Сама же она испытывала небывалую жгучую страсть, о чем свидетельствовал ужасный черный блокнот.

– Но она тебя воспитала,– жестко напомнил Максим. Он, вероятно, недооценил тяжесть фразы, от которой Нильс буквально взвился.

– Но ведь это пустяки, разве вы не понимаете?! Она же не могла убить всех!

Молчание опять разделило братьев. Нервы Виктора были на пределе. Он наконец-то понял ужасную вещь. Бланш несла полную ответственность за то, что Нильс стал таким. Ее месть не закончилась со смертью Анеке. Она также задумала уничтожить и Нильса. День за днем, с помощью фальшивой снисходительности, вседозволенности, извинений и жалости. О чем она думала, когда ее собственные сыновья брали на себя вину «малыша», чьи проступки она покрывала? Зачем она так поступала? Чтобы превратить хорошенького светловолосого сына шведки в неудачника, загубившего свою жизнь? О да, она его действительно воспитала! И вот результат, и это преступление еще хуже первого, потому что для него потребовалось тридцать лет хладнокровия.

– Вам обоим,– снова заговорил Нильс хриплым голосом,– она не прощала ничего, а на мои проделки всегда закрывала глаза. Я вытворял невесть что, а она смотрела с улыбкой мадонны! При малейшем чихе она укладывала меня в постель и освобождала от спорта... Я прогуливал уроки, проваливал экзамены, подделывал ее подпись, но она молчала... С каждой моей новой выходкой она говорила, что мы не будем ничего говорить папе... Мы хранили свои маленькие секреты, она и я! Даже психоаналитик – это по ее милости и не без основания... В каждом его слове звенел гнев. С самого начала он копил в памяти зло, даже не понимая причины.