— Марионетка не совсем поняла пьесу, — возразил Бертран. — Ваша матушка ждет вас. Я ухожу.

— Нет, нет, Бертран, еще нет и шести. Я имею право еще на целый час… Я пойду к ней, а вы пока возьмите книгу. Я не долго.

Дениза застала мать в классной комнате за оживленным разговором с воспитательницей. При ее появлении собеседницы умолкли. Мари-Лора стояла у стола, делая вид, будто наклеивает марки, но ее растерянный вид и потупленный взор красноречиво говорили о том, что она слышала нечто такое, что сильно смутило ее. Патрис возился с заводной игрушкой на ковре.

— А вот и мама! — воскликнула госпожа Герен. — Здравствуй, дорогая… Лакей мне сказал, что у тебя гость, какой-то господин. Мне не хотелось тебя отрывать.

— Напрасно вы не вошли, — ответила Дениза. — «Господин» — самый обыкновенный, это Бертран Шмит. Вы с ним знакомы.

— Да что ты? Он у тебя бывает? Как ты с ним снова встретилась? Мы читаем его романы. Жорж находит, что они интересны, но несколько бесцветны.

— Как чувствует себя Жорж?

Госпожа Герен оживилась. Дениза подумала: «Как она его любит! Стоит только произнести его имя, и она молодеет лет на десять… Впрочем, она и в самом деле поразительно моложава».

— Жорж чувствует себя превосходно, благодарю… Он тебе кланяется. Твои сестры считают, что он к тебе неравнодушен… Ты знаешь, что он читал доклад в Медицинской академии? Не знала? А ведь об этом было в парижских газетах… Доклад из ряда вон выходящий, о детской смертности… Ты слышала, что он в Пон-де-Лэре добился снижения смертности среди детей рабочих с девятнадцати до двенадцати процентов? Результат неплохой! Господин де Тианж считает, что ему следовало бы дать орден. Префект уже хлопочет.

— А как Жак? Как Лолотта?

— Ничего. Их Дениза — прелесть… А Жак по-прежнему влюблен в тебя.

Дениза приложила палец к губам, указывая на детей. Госпожа Герен чуть пожала плечами.

— В таком-то возрасте! Что ты! Они не понимают. Я привезла им пирожных от Бельджати; они всегда говорят, что пирожные из Пон-де-Лэра вкуснее парижских. Ведь правда, малыши?

— Правда, — рассеянно и равнодушно пробурчала Мари-Лора.

Госпожа Герен поднялась с места и взяла Денизу за руку.

— Мне надо сказать тебе несколько слов.

— Ну что ж, пойдемте ко мне.

Идя по коридору вслед за матерью, Дениза опять обратила внимание на ее моложавую походку. Платье на ней было светлое, безупречного вкуса. Дениза затворила дверь и приготовилась слушать. Госпожа Герен села в кресло.

— Так вот… Ты знаешь, как я не люблю вмешиваться в то, что меня не касается… Однако сейчас я поговорила с мадемуазель… Не думай только, что она за спиной дурно отзывается о тебе; наоборот, она тебя обожает… Но из ее рассказа мне кое-что стало ясно… Ты слишком много выезжаешь, дорогая, принимаешь слишком много людей, и у тебя уже не хватает времени заниматься детьми… Мадемуазель делает все, что в ее силах, но ведь есть и такие вопросы, решать которые может только мать… У Мари-Лоры нет к лету красивых платьев… У Патриса большие способности к музыке, а он не делает никаких успехов, потому что нет хорошего педагога. Ты не обращаешь на детей должного внимания… Они от этого страдают, уверяю тебя. Ты не отдаешь себе в этом отчета, потому что и ты и твои сестры были страшно избалованы…

Дениза стоя слушала в крайнем изумлении. Она готова была ответить довольно резко. Но Бертран ждал ее; разговору о прошлом не было бы конца.

— Воспитательнице стоит только сказать мне, чего ей недостает, и я приму меры, — ответила она, решив этим ограничиться.

— Тебе придется, конечно, кое-чем поступиться, — продолжала госпожа Герен, — придется отказаться от нескольких выездов с поклонниками, но уверяю тебя, в жертвах, которые приносишь ради детей, никогда не приходится раскаиваться. Неужели ты думаешь, что я не испытываю чувства гордости, когда мне говорят, что ты — одна из королев Парижа?

— Какой вздор, мама, я вообще ничто… Я только стараюсь делать как можно меньше зла. А это задача трудная.

Госпожа Герен заговорила еще внушительнее:

— Да, очень трудная… Разве что с таким мужем, как Жорж, — тогда все становится легко. Он — чудесный, знаешь, и не только в медицине… Например, при нынешнем кризисе он ни разу не ошибся в помещении денег, ничего не потерял… А как дела Эдмона?

— Хорошо, кажется…

Госпожа Герен стала необыкновенно ласкова.

— Какая ты красавица, моя дорогая… Но вид у тебя утомленный. Хорошо бы тебе погостить несколько дней в Пон-де-Лэре, отдохнуть; все так тебе обрадуются. Мне хотелось бы видеть тебя у нашего рояля. Недавно мы с Жоржем говорили: «Никто не играет Шопена так, как Дениза…» Послушай, я хотела у тебя спросить — твои красивые скатерти с вышивкой у тебя в ходу? Мы устраиваем в понедельник званый обед на восемнадцать персон по случаю открытия ясель; будет префект. А ведь прямо-таки нелепо покупать скатерть на один раз.

— Я сейчас пришлю к вам Феликса, мама, и он вам выдаст все, что хотите… А теперь извините, пожалуйста. Бертран ждет меня уже целых полчаса один, в будуаре.

Они поцеловались.

— Уф! — вздохнула она, вновь располагаясь на диване. — Бертран, будьте добры, подайте мне накидку… Чем вы тут занимались в одиночестве? Рассматривали портрет Эдмона?

Он сел на прежнее место возле нее.

— Да, я думал о том… Дениза, я страшно бестактен…

— Вовсе нет! Я очень рада поговорить об Эдмоне… Окружающим не вполне понятна наша семейная жизнь. Мне было бы очень неприятно, если бы поведение моего мужа показалось вам недостаточно решительным; он человек очень благородный и великодушный… За десять лет совместной жизни я ни разу не заметила, чтобы он поступил мелочно. Дело в том, Бертран, что Эдмон совсем меня не знает, не знает ничего определенного. Как вы сами понимаете, ему раз двадцать приходилось ревновать меня к людям, с которыми я дружна, к вам, например.

— Ко мне?

— До чего забавны мужчины! Каждый воображает, что он — исключение и что его присутствие вполне естественно… А ведь ваше положение ничем не отличается от положения Лотри, Монте… Не раз Эдмону, ревновавшему меня к кому-нибудь из моих друзей, приходилось убеждаться, что он ошибся, что ничего нет… да ничего и не было… Он жадно собирает все, что приносит ему успокоение, и доказывает самому себе мою невиновность с таким же рвением, с каким некоторые мужья ищут доказательств измены. Мне кажется, он утвердился во мнении, что я женщина свободолюбивая, смелая, полная неожиданностей, но неспособная любить. И это уж не так далеко от истины.

— Но прежде чем прийти к такому заключению, он, вероятно, много выстрадал.

— Боюсь, что так… Но он всегда молчал… Впрочем, нет, — иной раз какая-нибудь фраза… Я рассказывала вам, как я была больна… Когда я уже выздоровела, мне однажды показалось, что я опять заболеваю. Ночью мне приснился кошмар, это была какая-то галлюцинация. Эдмон спал в соседней комнате; услышав мой крик, он прибежал… Я ему сказала: «Какой ужас, я опять вижу огонь». Он подошел, обнял меня. «Быть может, я не умею тебя любить, — сказал он, — но я всегда буду рядом, чтобы защитить тебя».