Я лег на кровать, собираясь уснуть. Закрыв глаза, я повторил себе, что изменилась только моя внешняя оболочка, что внутри я остался прежним Неваром, и если мой отец не в состоянии это увидеть, значит, он слеп и глуп. Однако прежде чем провалиться в сон, я все-таки был вынужден признать, что изменился. Сегодня мое тело само излечило себя от, возможно, смертельной раны. Жир и форма тела были внешними признаками, но и внутри я тоже изменился. Невар, которого мой отец отправил в Академию, никогда в жизни не осмелился бы противостоять ему так, как я несколько минут назад. Забавно, он наконец добился от меня того, что хотел, но отнюдь не наслаждался своей победой.

Так началась битва двух характеров. На следующее утро я проснулся, как всегда, рано, оделся и сел на кровати, спрашивая себя, что принесет мне новый день. Через несколько часов в мою комнату вошел отец, за которым следовал плотный мужчина. Не обращаясь ко мне, отец заговорил со слугой:

— Он будет рубить дрова целый день. Ему разрешено сделать три перерыва, чтобы выпить воды. Никакой еды. Вечером ты должен привести его сюда. Это все.

Мужчина удивленно нахмурился.

— И это все, что я должен делать? Следить за ним, чтобы он рубил дрова, пил не больше трех раз за день и ничего не ел?

— Если это не слишком тяжелая для тебя работа, Нарл, — ровным тоном ответил отец.

Слуга сердито посмотрел на него.

— Я могу это сделать. Просто мне казалось, что вы хотели, чтобы я делал что-то еще.

— Нет. Это все.

Отец развернулся на каблуках и вышел из комнаты. Я натянул сапоги и встал.

— Ну, пойдем колоть дрова, — предложил я.

Мужчина нахмурился еще сильнее, так что его лоб вспух гребнями морщин.

— Ты хочешь идти? Мне не придется заставлять тебя силой и все такое?

— Уверяю тебя, я так же мечтаю это сделать, как и мой отец. Пойдем.

— Он твой отец?

Я оставил попытки объясниться с Нарлом.

— Я иду вниз на улицу рубить дрова, — сообщил я ему и вышел, и он последовал за мной, как послушная собака.

Я колол дрова целый день. Никто со мной не заговаривал и не обращал на меня внимания. Один раз сержант Дюрил прошел мимо, но снова исчез. Я подозревал, что у него есть для меня какие-то новости, но не хотел обращаться к нему в присутствии охранника. На моих ладонях появились, а потом лопнули мозоли затем начала слезать кожа. Я помнил, что могу попросить воды лишь трижды, и поэтому ждал, пока мое тело ее не потребует, а потом пил от души. Должно быть, отец не дал указаний насчет количества дозволенной мне воды.

Видимо, охранять меня было скучным делом. Нарл сидел на куске бревна и наблюдал за мной. На нем была шляпа с вислыми полями, и, когда тень от дровяного сарая двигалась, он перетаскивал бревно так, чтобы оставаться под ее защитой. Рубить мне в основном приходилось тощие жерди, с которыми я разделывался одним ударом, или длинные тяжелые бревна, выловленные из реки.

В конце дня Нарл отвел меня назад в мою комнату. Входя, я заметил, что снаружи к моей двери приделали большой засов. Значит, меня будут запирать на ночь, чтобы я не устраивал полуночные набеги на кухню. Спасибо, отец. В комнате было душно, окно накрепко закрыто снаружи. Мой отец не оставил мне возможности даже выпрыгнуть из окна в сад. Я отчетливо представлял себе, что такой прыжок сделал бы с моими коленями и лодыжками.

Мой страж закрыл за мной дверь. Я сел на кровать, прислушиваясь к звукам в коридоре и полагая, что он задвинет засов, однако до меня донеслись лишь его удаляющиеся шаги. Служанка долила воды в кувшин, а еще я с отвращением увидел, что мне принесли ночной горшок. Я обрадовался воде для умывания, хотя предпочел бы принять ванну или искупаться на отмели.

Довольно скоро на лестнице раздались новые шаги. Я услышал стук в дверь и, открыв ее, увидел на пороге отца с подносом, накрытым полотенцем. На меня он не смотрел. Думаю, даже ему было неловко от того, что он со мной делал.

— Твоя еда, — объявил он, как будто я мог по ошибке принять ее за что-то другое.

Я почувствовал запах мяса, и мой рот тут же наполнился слюной. Голод, на который я до определенной степени мог не обращать внимания в отсутствие еды, становился одержимостью, когда я видел или чуял ее. Я был рад, что отец поставил свою ношу на стол, не открыв. Я опасался, что, увидев содержимое подноса, не смог бы сосредоточиться на его словах.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я делаю это ради тебя, Невар, — сдержанно проговорил он. — Доверься мне, и обещаю, что к концу недели одежда будет висеть на тебе, как на вешалке. Я докажу тебе, что твой жир является последствием твоей жадности, а не какого-то «магического заклинания».

— Сэр, — сказал я, подтверждая, что слышал его слова, но не выражая своего о них мнения.

Он счел это грубостью и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. На этот раз я услышал звук задвигаемого засова. Прекрасно. Не теряя попусту времени, я приступил к ужину.

По-своему он был справедлив. Думаю, он мог посадить меня на хлеб и воду. Вместо этого я получил понемногу всего, что ела наша семья внизу, в столовой, даже полбокала вина. Полотенце, которым был накрыт поднос, стало моей салфеткой. Я не позволил себе съесть ни кусочка, пока не разделил всю еду на тарелке на тщательно отмеренные крошечные порции. Затем начал есть так, словно каждый кусок был последним, наслаждаясь вкусом в попытке утолить голод небольшим объемом пищи. Я нарезал мясо так тонко, что оно превратилось в пучки волокон, и держал их во рту, пока не пропадал аромат. Бобы я ел по одному, выдавливая нежную мякоть из кожуры и наслаждаясь тем, какие они разные. Я бесконечно жевал хлеб, с восхищением обнаружив, что каждый его маленький ломтик становится сладким, если долго лежит на языке.

Отец, видимо, из чувства справедливости принес мне крошечную порцию сладкого пудинга с тремя вишенками. Его я разделил на такие маленькие части, что они не цеплялись на вилку. Обращал ли я раньше внимание на резкий контраст между сладким и кислым, понимал ли, какие части моего языка сообщают о различных вкусах? Мои лишения вдруг стали для меня упражнением в осознании собственных ощущений.

Когда я дочиста выскреб тарелку, я с наслаждением приступил к вину. Я смочил им губы, затем провел по ним языком. Вдохнул аромат и каплю за каплей выпил вино. Трапеза, которая в Академии продолжалась бы пару минут, заняла у меня больше часа в одиночестве моей комнаты.

Впрочем, не стоит обманываться, утолить голод мне не удалось. Он разинул пасть и ревел внутри меня, требуя большего. Если бы в моей комнате было что-нибудь хоть отдаленно съедобное, я бы это съел. Я мечтал о больших порциях, которые мог бы с наслаждением отправлять в рот. Если бы я позволил себе думать о своем голоде, я бы, наверное, сошел с ума. Но я напомнил себе, что, когда я путешествовал с Девара, мне приходилось довольствоваться гораздо меньшим, я страдал, но от голода не умер. Я поставил тарелки на поднос, накрыл их салфеткой и взялся за забытые учебники.