— И что же… как же дальше? — Взглянуть со стороны — так мы с ним просто — два полных идиота, начитавшихся современных сатанинских романов. — А обратно… нельзя?

— Проданный товар обмену и возврату не подлежит, — жестко сказал Игорь. Ни фига, ни фига, господин Бляхман, и даже не заикайтесь. И близко к аппарату не подпущу. — Знаете, мне давно пора идти.

Юрий Адольфович его, кажется, и не услышал. Он полностью погрузился в свои мысли.

— До свидания! — громко произнес Поплавский.

— Да, да… До свидания, Игорь Валерьевич…

Рук они друг другу не пожали.

Игорь быстро шел обратно к институту. Черт, за всеми этими беседами я, оказывается, страшно замерз. Ах, какой интересный случай! Как бы его поподробней рассмотреть? Вот бы сейчас заманить этого Бляхмана и нейрограмму снять, а? Интересно, она изменилась? И если да, то как? Я ему верю на сто пять процентов. Что-то с ним действительно произошло. Ну, не душу он, конечно, продал, но какой-то компонент наверняка утерян. Какой? Прямо руки чешутся проверить… Сейчас приду в лабораторию… Нет, лучше сразу в архив забежать, поднять историю болезни. А в лаборатории достать и перетряхнуть старые записи. Когда это он у нас лежал? Игорь уже повернул было к зданию архива, но вовремя глянул на часы. Боже мой, меня же в «Фуксии» клиент дожидается!

Какой-нибудь посторонний наблюдатель или просто кто-то из прогуливающихся больных, наверное, сильно бы удивился, увидев сейчас заведующего третьим отделением Игоря Валерьевича Поплавского.

Потому что этот всегда спокойный и уравновешенный человек сейчас совершал странные и загадочные перемещения по территории Нейроцентра. Вначале он шел размеренным шагом, явно направляясь к себе в отделение. Затем повернул к библиотеке, через несколько шагов остановился, махнул рукой, снова зашагал к главному корпусу. Внезапно он остановился, крепко и звонко хлопнул себя по лбу, постоял еще немного на месте, о чем-то напряженно размышляя. И пошел дальше уже совершенно другим шагом — то ли сильно задумавшегося, то ли внезапно постаревшего человека.

Я вспомнил. Ох, как я вдруг все вспомнил! И не надо уже идти в архив, я вспомнил, когда у нас лежал Юрий Адольфович Бляхман. И, главное, как он к нам попал… Я тогда был молодой, самоуверенный до неприличия, мне казалось — завтра в каждой газете я буду натыкаться на собственное довольное фото, буду умничать перед корреспондентами, а потом кокетливо восклицать: ах, как меня утомила пресса! Бремя славы, знаете ли… И Нобелевская, считай, в кармане, даже осведомлялся у знакомых, не знает ли кто точно, сколько это в рублях по нынешнему курсу, и даже учеников себе начал присматривать из еще более молодых и талантливых… А для пущей убедительности рыскал по городским больницам в поисках самых-пресамых сложных случаев. И случайно наткнулся на трагедию пианиста Бляхмана. Который, бедняга, шел себе по улице, никого не трогал, а злодейка-судьба решила как раз в этот момент слегка порезвиться и поглумиться над простыми людьми. Взяла да смешала в одну кучу: троих людей, велосипед и несколько килограммов оконного стекла, наколотого крупными кусками. Результат получился — ничего себе, достойный пера, ну если не Шекспира, то Михаила Чулаки точно. Кто-нибудь вообще задумывается, спасая ту или иную жизнь, — а нужно ли это спасаемому? То есть не сама жизнь, а то, что из нее получится? Никто не отменял подвига легендарного Мересьева. Но кто-нибудь припомнит хоть один рекорд Брумеля после той злополучной ночной прогулки на мотоцикле? И что, черт возьми, гуманней — ампутировать ноги талантливой молодой балерине, попавшей в автокатастрофу, или дать ей умереть — оставив навсегда молодой и красивой с неувядшим талантом, в самом расцвете карьеры? Клятва Гиппократа прямого ответа на столь тонкий вопрос, увы, не дает. Особенно сейчас, когда все уже научились так много и красиво говорить, с легкостью выворачивая наизнанку любую азбучную истину.

Нет, курсе на втором-третьем Игорь сам бы пищал от восторга, рассматривая рентгенограммы предплечий больного Бляхмана до и после лечения. И ничего банальней, чем эпитет «ювелирная», к такой работе не придумал. Но сейчас… Когда опыта еще маловато, а самоуверенности — хоть отбавляй, когда утром каждого дня видишь в зеркале не меньше как спасителя человечества, которому дано и карать, и миловать…

Доктор Поплавский с ходу и совершенно верно определил причину грусти в глазах Бляхмана. Его не устраивали получившиеся руки — хорошие добротные конечности обыкновенного человека. Ему нужны были ТЕ, прежние, с которыми он был виртуозом!

Игорь радовался, как ребенок, которому подарили конструктор LEGO. Вот это случай! Вот это удача! Вот я всем покажу чудеса моего метода!

Сложности начались практически сразу. За время своих многомесячных мытарств Юрий Адольфович дошел почти что до той стадии отчаяния, за которой — лишь полное отупение. Ему оставалось чуть-чуть для того, чтобы смириться со своей участью и податься в учителя музыки. А Игорь к тому времени уже настолько поверил во всесильность своего аппарата, что даже и не подумал о том, чтобы хоть как-то подготовить человека к процедуре, настроить, так сказать, на чудо. Поэтому, когда после первого сеанса у пациента Бляхмана не оказалось НИКАКИХ улучшений, Игорь чуть с ума не сошел от неожиданности. Но, к счастью, живо сориентировался и после непродолжительной беседы с Юрием Адольфовичем понял свою ошибку. В данной ситуации он поступил, как легкомысленный чародей, который махнул своей волшебной палочкой, даже не поинтересовавшись, загадал человек желание, или нет. Дав себе клятву — впредь внимательней относиться к пациентам, Игорь специально накануне следующего сеанса целый вечер разговаривал с Бляхманом, деликатно настраивая того на выздоровление. И чуть было не перестарался.

У Игоря даже сейчас при воспоминании о том дне выступил холодный пот на лбу.

Я помню, как встречался рано утром с Андреем, бывшим одноклассником и совершенно задвинутым меломаном. Тот принес «крутейшую», как он выразился, запись Первого концерта Чайковского для фортепиано с оркестром. Потому что именно это произведение я задумал поставить Бляхману перед сеансом. Для усиления эффекта, так сказать. Ну уж и эффект получился — дальше некуда. Бляхман мой отъехал в момент.

А вот возвращаться не захотел.

Что это значит? А понятия не имею. Это был первый и единственный случай в практике использования аппарата. Человек, лежавший на кушетке передо мной, был, безусловно, жив. Равномерно, но вяло постукивал пульс, дыхание… да, дышал, но никакой реакции на внешние раздражители. Все мои суетливые попытки вернуть его в сознание не увенчались успехом. Его душа упорно не хотела возвращаться в искалеченное тело.

За те десять минут, пока он болтался неизвестно где, я успел попрощаться с наукой, работой и даже свободой. Я, непонятно откуда, припомнил (или сам на ходу сочинил?) бредовые запутанные молитвы, призывая всех известных святых. Я сидел над пустой материальной оболочкой и, не стесняясь, вслух, словно темный язычник, умолял его душу вернуться.

Я до сих пор не знаю, как и почему все это получилось, я не знаю, где она была и почему вернулась. Известно лишь, что обещанное чудо свершилось. Российская музыкальная культура получила обратно своего пианиста-виртуоза. А я приобрел ценный опыт. И с тех самых пор очень внимательно отношусь к своим пациентам. Особенно к людям творческим. В частности, этим объясняется мой (для всех неожиданный) отказ принять в отделение разбитого инсультом известного режиссера. А я просто сел себе тихонько и припомнил его фильмы. В хронологическом порядке. И понял, что этого жертвенного эгоиста с явно выраженными мазохистскими наклонностями мне вернуть не удастся.