Дневное освещение оставалось достаточным для стрельбы вплоть до восхода луны. Было полнолуние. Луна появилась из-за гор Непала за моей спиной и залила ярким светом горные склоны. Прошедший накануне дождь очистил атмосферу от пыли и дыма, и через несколько минут после восхода луны освещение стало настолько хорошим, что я мог увидеть замбара с олененком, жировавших на поле пшеницы за сто пятьдесят ярдов от меня.

Мертвый буйвол лежал прямо передо мной примерно в двадцати ярдах, а тропа, на которой я ожидал появления тигрицы, была на два-три ярда ближе. Я мог поэтому стрелять с дистанции, промах на которой был исключен, — лишь бы тигрица пришла. И не было оснований для обмана моих надежд.

Луна, сияла в течение двух часов, и замбар подошел на пятьдесят ярдов к моему дереву. На горе над деревней подал голос каркер. Олень кричал несколько минут, как вдруг от деревни донесся крик; весьма приблизительно я могу передать его как «а-а-а!..», заканчивавшееся протяжной нотой. Крик был столь неожиданным и внезапным, что я невольно приподнялся на своем сиденье, чтобы соскочить и побежать в деревню: у меня промелькнула мысль, что тигр-людоед убивает кого-нибудь из моих людей. Но в следующее мгновенье я вспомнил, что проверил их, когда они проходили под моим деревом, и следил за ними, пока они не исчезли на пути в лагерь, чтобы убедиться в выполнении ими моего приказа — идти тесной группой.

Крик все же принадлежал человеку в предсмертной агонии. Возник вопрос, как такой звук мог слышаться из покинутой населением деревни? Он не был плодом моего воображения: его слышал и каркер, внезапно переставший подавать голос, и замбар с олененком, бросившиеся в бегство по полям. Когда два дня назад я сопровождал жителей Така в их деревню, то обратил внимание, что они были вполне уверены в сохранности своего имущества в незапертых домах. Староста при этом ответил мне, что если бы деревня оставалась пустой несколько лет, имуществу крестьян ничего не будет угрожать, так как они — жрецы Нунагири и никто и не подумает их обворовать. Он добавил, что пока тигрица жива, она будет лучшим сторожем имущества жителей, чем сотня людей, если бы сторож все же понадобился, потому что никто не отважится с какими бы то ни было делами приблизиться к деревне через окружавшие ее густые леса без такой охраны, которую я предоставил жителям Така.

Крик не повторился, и, так как мне больше делать было нечего, я опять уселся на мое веревочное сиденье. В десять часов вечера жировавший на озимом поле пшеницы каркер с криком бросился в бегство, а через минуту тигрица два раза подала голос. Она теперь вышла из деревни и была на ходу. Даже если бы она не пожелала пообедать второй раз буйволом, была большая надежда, что она пойдет по дороге: предыдущие дни она пользовалась этой дорогой два раза в сутки. С пальцем на спуске, напряженно вглядываясь в тропу, я просидел несколько часов, пока, наконец, солнечный свет не сменил лунный. Через час после восхода солнца пришли мои люди. Они весьма предусмотрительно захватили вязанку сухих дров, и через удивительно короткое время я уже сидел за кружкой горячего чая. Быть может, тигрица следила за нами из ближайших кустов, но с такой же вероятностью можно было думать, что она ушла за несколько миль. После того как она ревела в десять часов вечера, джунгли оставались безмолвными.

Вернувшись в лагерь, я увидел сидевших у моей палатки людей. Одни пришли узнать о моих успехах в эту ночь, другие сообщить, что тигрица ревела с полуночи почти до утра у подножия горы и что рабочие, нанявшиеся для работ на новую подъездную дорогу в лесу, были так напуганы, что отказались выходить на работу. Они, как и тысячи людей, находившихся лагерем у Чука, всю ночь просидели, поддерживая огонь в больших кострах.

Среди присутствующих был староста из Така. Когда люди разошлись, я стал расспрашивать его об обстоятельствах гибели человека 12-го числа, когда он сам едва не стал жертвой людоеда.

Староста еще раз подробно рассказал мне о случившемся; он отправился на поля выкапывать имбирные корни, взяв с собою внучку; услышав крик жены, он схватил девочку за руку и побежал домой; и жена бранила его за легкомыслие, угрожавшее жизни не только его самого, но и ребенка; а на несколько минут позже тигрица убила человека, срезавшего листья на дереве поля, расположенного выше его дома.

Эту часть рассказа я уже слышал. Тогда я спросил старосту, видел ли он сам, как тигрица убила человека. Он ответил отрицательно и добавил, что дерева нельзя было видеть с того места, где он тогда был. Я поинтересовался, как же он узнал, что человек убит. Он сказал, что слышал это от других. В ответ на дальнейшие вопросы староста заявил, что человек закричал, но не звал на помощь. На вопрос, кричал ли человек один только раз, он сказал: «Нет, три раза» — и по моей просьбе попытался изобразить этот крик. Это с очень небольшими видоизменениями был тот самый крик, который я слышал предыдущей ночью.

Я тогда рассказал старосте о слышанном мною и спросил, возможно ли, чтобы кто-нибудь случайно зашел в деревню; ответ был отрицательным. В Так вели только две дороги, и каждый мужчина, женщина или ребенок в деревнях, через которые проходили эти дороги, знали, что Так покинут жителями, знали и причины этого.

Когда я спросил, как же объяснить эти доносившиеся из деревни крики, если в ней, по его словам, не было ни единой души, староста ответил, что не может дать никакого ответа. А так как я не мог предложить никаких объяснений, то приходилось признать, что ни каркер, ни замбар не слыхали казавшихся весьма реальными криков — криков человека в предсмертной агонии.

* * *

Когда все мои посетители, в том числе и староста, ушли, а я стал завтракать, мой спутник сообщил мне, что накануне вечером в лагерь приходил староста из Сема и просил передать, что его жена жала траву близ хижины, где была убита его мать, и нашла кровавые следы. Поэтому он будет ждать меня завтра около переправы у Ладхия. После завтрака я пошел осмотреть следы.

При переправе через реку я увидел четырех человек, спешивших мне навстречу. Только что вышел на берег, как они стали рассказывать, что, спускаясь по склону горы над Семом, они услышали рев тигра между Чука и Таком. Шум реки, по-видимому, помешал мне самому слышать голос тигра Я сказал людям, что иду в Сем, скоро вернусь в Чука, и расстался с ними.

Староста ждал меня близ своего дома, а его жена провела меня туда, где видела накануне кровавый след. След этот, пройдя немного по полю, уходил в большие скалы; на одной из них я нашел шерсть каркера. Немного дальше были отпечатки лап крупного самца-леопарда; рассматривая их, я услышал рев тигра. Сказав спутникам, чтобы они присели и держали себя спокойно, я стал прислушиваться, желая определить местонахождение тигра. Я опять услышал его голос, затем он стал повторяться с промежутками минуты в две.

Тигрица призывала самца. Я определил, что она находится в пятистах ярдах ниже Така в глубоком овраге, который, начинаясь под манговым деревом, идет параллельно тропе, а потом пересекает ее в том месте, где тропа соединяется с дорогой на Кумайа-Чак.

Сказав старосте, что охоту на леопарда придется отложить до более удобного времени, я спешно отправился в лагерь, захватив у переправы четырех человек: они ожидали, чтобы я проводил их до Чука.