— Ты, что ли, научишь? — напрягся я.

— Заставим, — ответил он и, вновь взяв апельсин, раздавил его в кулаке. — Или вот такой сок пойдет. А сок из них сладкий. Красивые они, но подлые. Их всех купить можно, любую из них. Лишь цены разные. И вытворять с ними можно всё, что угодно. А они вас продают, мужей своих и женихов. Потому что защитников в вас не видят, вы тоже подлые. И трусливые. Все попрятались, когда Союз рушился. А был и моей родиной. Жили бы вместе, не ссорились. Мы маленький народ, но вы теперь воюете с нами десять лет и все равно никогда не победите. Корень ваш вырван. И они вам рожать перестанут. Исчезните вы все скоро.

Слова Рамзана падали на меня, как камни. А я смотрел на сморщенный апельсин и лужицу сока на столике. Может быть, он прав?

— Отдай мне Дашу, — произнес я глухо.

— Э-э! — он поморщился. — Опять ты за свое. Ты что, любишь ее?

— Какое твое дело?

— А может, и я — тоже?

Меня раздражала его белозубая улыбка. И насмешливый желтый взгляд. Он не то чтобы издевался надо мной, но играл, забавлялся. Я не верил в его любовь к Даше. Она для него такая же игрушка, как всё прочее. Сломается — выбросит.

— Ты не купишь ее, — сказал я твердо.

— Уходи, — Рамзан поднялся, взял со стола деньги и засунул мне в нагрудный карман. — А то я передумаю. Но ты мне симпатичен, поэтому отпускаю. К Даше больше не подходи — накажу больно. Её судьба определена. Будет умницей, станет жить хорошо. Дом свой будет. А нет — тогда попользуемся вволю, вместе с друзьями. Тогда получишь обратно, в другом виде.

И еще он добавил несколько слов матом. Я замахнулся, стремясь попасть прямо в белые зубы, обнажившиеся в улыбке, но удар вышел каким-то скользящим, потому что он ловко отклонился и перехватил мою руку, сразу же заломив ее за спину. Боль была такая, что я думал у меня суставы в плече треснут. Затем Рамзан поволок меня к двери, распахнул ее ногой и я вылетел на землю. Оказался рядом с кучей капустных листьев. Поднялся и опять бросился на Рамзана, который уже повернулся, чтобы уходить. Потом я не помню, что происходило. То ли он меня ударил в голову, то ли кто-то еще. Я пытался вырваться из чьих-то рук и видел лишь его лицо, до которого никак не мог дотянуться. Желтый взгляд и белые зубы. Меня повалили, продолжая наносить удары, затем Рамзан что-то выкрикнул приказным тоном, меня куда-то потащили за пределы рынка, но уже без побоев, а дальше я очнулся на какой-то скамейке. Держал в руке платок, замазанный кровью, и тупо на него смотрел.

— Ты голову-то вверх держи, — произнес кто-то рядом. — Из носа капает.

Я посмотрел на сидящего вместе со мной человечка в грязном плаще. На голове была меховая рваная шапка, не по сезону. В мундштук, из которого он курил, вставлен окурок. «Бомж», — вяло подумал я. Но платок к носу приложил и голову запрокинул. Сквозь закрывшее небо тучи пробивались солнечные лучи. Из тьмы — свет.

— И чего ты с ними связался? — продолжал человечек. — Дурак парень. Правда всегда на их стороне будет. Скажи спасибо, что легко отделался. Выпить не хочешь? А то я сбегаю.

«Убыо его, — подумал я. — Съезжу сейчас домой, возьму пистолет, вернусь на рынок и убью. Рамзану конец». Я даже представил себе, как буду стоять над ним, держать на прицеле, а он повалится на землю в грязь, станет умолять о пощаде. Вся его спесь схлынет. А я спокойно нажму на курок. И голова разлетится вдребезги. Будет тебе «Аллах акбар!», воин хваленый. Мозги не соберешь. И Дашу больше никогда не увидишь. И других русских женщин. Защитников, говоришь, нет? Есть. Ты только с рынка никуда не уходи, дождись, я скоро. Потерпи немного. Поторгуй пока, миленький, я вернусь.

— Так сбегать за водкой-то? — вновь спросил человечек. — Тебе сейчас надо, пользительно. Да и у меня чтой-то голова с утра трещит.

Я сунул руку в нагрудный карман, нащупал деньги. Значит, не забрал Рамзан, в благородство играет. Отдать что ли их этому бомжу? Все равно они мне больше не пригодятся. Зачем, какой от них прок? Грязь, мерзость, жало ядовитое, отрава. Погибель души. Кровь на них проступает. И мне казалось, что они действительно жгут сейчас сквозь одежду мою грудь.

— Червончик-то хоть дай, — попросил бомж. — Это ведь я тебя сюда до скамейки довел. Лежал бы у забора.

Я машинально вытащил какую-то часть денег и, не глядя, сунул ему в протянутую руку. Он даже ойкнул и испуганно перекрестился.

— Не надо столько-то, — промолвил бомж.

— Бери, бери. На помин души раба Божьего Николая.

Я встал и с трудом побрел в сторону метро. Человечек еще некоторое время сопровождал меня, поддерживая под руку и о чем-то радостно разглагольствуя, затем отстал.

Пока я ехал домой, равнодушно ловил удивленные взгляды пассажиров. Наверное, вид у меня был еще тот. Наконец, я очутился в своей квартире. И подумал, что Женя, должно быть, спит: стояла какая-то действительно мертвая тишина. Но когда вошел на кухню, она подняла от лежащих на столе ладоней голову и произнесла:

— Звонили из больницы. Отец умер.

Это уже потом, спустя какое-то время, сестра стала повторять, как заведенная:

— Его удавили, его непременно удавили, я знаю, я точно знаю…

А тогда я молча опустился на стул рядом с ней, в глазах потемнело. И тишина длилась, наверное, минут десять. Слышно было лишь, как часы на стенке тикают, спешат, а куда? Для него всё уже кончилось. Остановилось. Всё безумие, теперь иная жизнь, вечная.

Это мы здесь продолжаем биться о стекло мотыльками, а он уже вылетел. И мне все мои нынешние проблемы вдруг показались такими мелкими, ничтожными, не стоящими этого внезапно открывшегося страшного величия смерти. Только что я бился за Дашу на рынке, а теперь Рамзан выскочил у меня из головы. Словно мгновенно стерся. Да и она тоже. И Павел. И остальные. Осталась лишь сестра, и тут она начала вдруг повторять:

— Его удавили…

— Что ты такое говоришь? — спросил я, очнувшись. Она едва взглянула на меня и продолжила свою «песню»:

— Удавили, я знаю.

— Объясни толком! — мне пришлось как следует встряхнуть ее за плечи, потому что она сама выглядела невменяемой.

— Ночью, во сне, подушкой, — пояснила Женя. — Двое, санитар и нянечка. Он держал, она душила. Никто не видел, все спали. Их накачали лекарствами. Отца тоже. Он и не почувствовал даже, что дышать нечем. Две-три минуты — и всё. Легкая смерть, если вдуматься. Они там часто так поступают, ну, раз в месяц, когда больной смертельно надоедает. Один садится на ноги и держит за руки, вторая кладет подушку. Впрочем, он был привязан к койке.

— Да откуда тебе это известно? — закричат я. — Ты что, была там?

— Нет, — спокойно ответила сестра. — Но видела. Мне сон был, еще под утро. А когда из больницы позвонили, я всё и поняла, догадалась. Он тоже чувствовал, что умрет, вот и приходил.