– Нет, Офелия, к сожалению, мне не довелось.

– И мертвой… мертвой тоже?

– И мертвой не довелось. Осмотр тела делали без меня.

– Я бы хотела увидеть ее в последний раз.

– Офелия, последний раз был там, на празднике у реки.

– Там был ад. Я не хочу это помнить.

Катя встала и подошла к окну. На скамейке возле клумбы с чахлыми больничными цветами сидели двое – молодой мужчина могучего сложения и девочка, тоненькая как былинка. Охранник Киселев и Виола Архипова. Киселев курил, девочка теребила его за рукав. И вот он достал из кармана пачку сигарет и угостил ее. Поднес зажигалку.

– Твоя младшая сестра что, курит? – машинально спросила Катя.

– Ага. Маме скажете?

– Ты сама не скажешь?

– Зачем? У нее теперь и так – вечная ночь.

Катя посмотрела на нее. Прав, прав Гущин – за такие жертвы легко стоять горой. Жалость… Сердце сжимает жалость и сострадание.

– Надо было мне тоже умереть, – сказала Офелия. – Зачем меня спасли?

– Потому что хотели, чтобы ты жила. И сестра твоя младшая, и бабушка. И Гертруду бы тоже спасли, если бы это было возможно.

– Вы не понимаете. Я не знаю, как мне жить дальше.

– Ты очень любила сестру?

– Вы не понимаете, – повторила Офелия и выключила планшет. – Я любила ее больше всех на свете, а порой ненавидела. За то, что она меня жалеет. Что родители ею всегда восхищались. А меня даже лечить не стали.

– Лечить тебя?

– А, вы про это еще не знаете. Все равно потом узнаете, у меня с рождения, как это называется… «родовая травма», – Офелия дернулась под капельницей. – Я обожала Герку. Я ненавидела все эти ее конкурсы красоты, что она щелкает как орехи всех этих парней, мужиков, которые возле нее… всегда, вечно возле нее. Порой я ненавидела ее так сильно, что хотела… желала, чтобы она умерла. Чтобы ее не существовало вовсе, никогда. А потом…

Катя слушала то, что бормотала эта юная жертва под капельницей. При классическом раскладе чем не мотив для убийства – зависть, ревность. Но это Электрогорск, и, кажется, тут не место классическим схемам.

– И что потом?

– А потом она приходила в мою комнату. Несла какую-то смешную чушь, ерошила мне волосы, затем сама же за расческу бралась. Мы разговаривали обо всем. И она все, все понимала. Она меня понимала. И мы были вместе, двое как одно. У вас есть сестра?

– Нет.

– Тогда вы уж точно это не поймете, – Офелия вздохнула. – Нас было двое. А теперь я совсем одна. Такая тоска.

– У тебя есть еще сестра.

– Эта не в счет.

– Давай поговорим о том празднике. Это важно для нас, для расследования.

– Спрашивайте.

– Вы с сестрами вместе держались или порознь?

– Там столько народу собралось, я даже сначала растерялась. Виола за Павликом все охотилась, а я… а мы…

– За Киселевым, вашим охранником? Как это, охотилась?

– Ну, нравится он ей.

– Понятно. А вы с Гертрудой?

– Гера целый кружок воздыхателей вокруг себя собрала. Мы с Виолой это «могучей кучкой» называли. Но в основном там все папины бывшие знакомые были, женатики, так что ей там никакого особо интереса. И она вернулась к нам, то есть ко мне. И потом Виола подошла с Павликом. Но он все время рвался туда.

– Куда он рвался?

– Туда, где мама, – Офелия посмотрела на Катю. – К столу, где мама с сообщниками заседала. Что-то вроде революционного комитета.

– Объясни, пожалуйста.

– Но опять же это мы так называли – я, Гера… Мамины знакомые по Москве, профсоюзному движению, они там все собрались и гудели, все про политику. Мама речь толкала, она это здорово умеет. А Павлик, хоть к нему Виолка и прицепилась как репей, все рвался туда.

– А с бабушкой вы на юбилее общались?

– Ну это потом, когда поток поздравлявших иссяк. Ей там все подарки дарили и говорили комплименты, как она хорошо сохранилась для своего возраста. И несмотря на постигшую ее утрату – бодра.

– Несмотря на смерть вашего отца?

– Убийство, – Офелия произнесла это спокойно. – Но на юбилее об этом не вспоминали. Не омрачали вечер. И бабушка тоже не омрачала. Ну, когда гости начали налегать на закуски, мы подошли к бабушке.

– Ты с сестрами, все вместе?

– Да, только я не помню, может, это она к нам подошла… Не помню точно. Это важно?

– Важно вот что: вспомни, пожалуйста, что вы ели и пили – ты и сестры.

– Да все ели, все подряд, – Офелия нахмурилась. – Я понимаю, что важно это вспомнить, раз нас отравили. Но мы пробовали все понемногу. Да там столько всего было на столах. Даже Гера… она ведь обычно вообще ничего не ест, не ела, вечно на диете ради фигуры. Мы ели тарталетки с икрой и салат с крабами. Фрукты… Гера ела арбуз, это я помню. И потом пирожные – яблочные меренги.

– А вы с Виолой?

– Ну и мы тоже. Бабушка уговаривала нас съесть что-то горячее, и мы взяли себе зеленое карри на тарелках. Очень острое и вкусное.

– Вы пили алкоголь?

– Да, пили. Нам с Гертрудой мама разрешала пить немного… чуть-чуть – вино или коктейли. А Виолке еще не разрешали, но…

– Но ты ей налила, так?

– Да, это вам свидетели сказали?

– Да, свидетели. Когда вам стало плохо, после того, как вы что-то выпили или съели?

– Но это уже случилось потом, под конец, вечером. Все были в стельку и ждали фейерверк в честь бабушки. Мы уже так наелись, что ничего не хотели. Затем выпили по коктейлю.

– Какому?

– С водкой, – Офелия вздохнула. – И прошло сколько-то времени, и у меня вдруг все перед глазами поплыло. И я почувствовала, как меня всю сводит, точно наизнанку выворачивает.

– Кто приготовил коктейли для вас?

– Бармен. Это же «белый русский», его только в баре делают правильно.

– А что за коктейль принес вам Киселев?

– Не помню, – Офелия пожала плечами. – Он разве нам что-то давал?

Катя оперлась о спинку кровати. Немного информации, и опять все путано, путано, даже того, что вроде казалось очевидным, девушка не помнит. Но в ее состоянии это и понятно.

– Так вы все время, весь банкет держались с сестрами вместе, так?

– Ну не все время, но, в общем-то, да. Павлик потом отвязался от Виолки, и она так загрустила… а мы над ней потешались с Герой. Первая любовь, как не поиздеваться.

– Ты любила… любишь своих сестер? – спросила Катя прямо.

– Да. Очень.