Лена, однако, не заметила его состояния, а молчание в ответ на свою тираду расценила как готовность подумать. Во всяком случае, в тот вечер она мужа активно поощрила, вероятно, полагая, что тем самым в очередной раз «даст понять»: если он начнет двигаться в правильном направлении и сменит специальность, выбрав что-то более доходное, то так — страстно, изобретательно и ласково — будет всегда.

Сергей поощрение принял с благодарностью, но при этом почему-то подумал: а так ли мне это надо? Неужели я действительно не могу без этого обходиться? Или я просто привык?

* * *

В середине декабря Сергей Саблин отметил день рождения — ему исполнился тридцать один год.

— Ну, Сережа, поздравляю тебя, — заявила утром теща Вера Никитична, — ты начал свой путь по четвертому десятку. Самый плохой возраст.

— Почему? — удивился Сергей.

Над своим возрастом он вообще никогда не задумывался, кроме того единственного года, когда закончил школу и ждал призыва в армию. Все остальное время ему было глубоко безразлично, сколько ему лет. Он в принципе знал, что в отличие от мужчин, женщины буквально трясутся над каждой очередной цифрой, обозначающей их возраст, и панически боятся старения и выхода из категории «молодых». О том, что четвертый десяток — плохой возраст, он слышал впервые.

— Четвертый десяток — это показатель всей жизни мужчины, — с видом знатока принялась объяснять мать Лены. — У астрологов считается, что к двадцати девяти годам мужчина должен полностью определиться со своей судьбой, с профессией, с семьей, то есть твердо встать на тот путь, по которому он дальше пойдет вверх. Если это случилось, то именно на протяжении четвертого десятка лет и будут видны результаты. Если результатов нет — стало быть, и на путь человек не встал. А коль не встал вовремя и не пошел правильным путем, то дальше от него толку уже не будет.

Про «правильный путь» Сергей уже неоднократно слышал от Лены, и разговоры эти ему претили и раздражали до бешенства. Теща, однако, не заметила его изменившегося лица и посветлевших глаз, и продолжала как ни в чем не бывало:

— Тебе нужно будет постоянно присматриваться к себе, прислушиваться, чтобы понять, достиг ты того, чего нужно, или не достиг.

— А чего нужно, по вашим представлениям, достичь? — едва сдерживаясь, спросил он.

— Ну как же, Сережа, нужно, чтобы твоя семья была обеспечена, устроена, обихожена, чтобы люди тебя уважали, чтобы деньги хорошие зарабатывать. Вот тогда ты можешь считать, что ты состоялся.

Она выразительно поджала губы и посмотрела на дочь и внучку: Лена, одетая в дешевый, купленный на вещевом рынке в «Лужниках» костюмчик, который давно уже пора было обновить, натягивала на Дашеньку заштопанные на коленках колготки. Взгляд тещи читался вполне однозначно, дескать, у тебя ребенок в рваных колготках ходит в садик, а ты, здоровый лоб, не в состоянии заработать денег, чтобы девочку одеть прилично, не говоря уж о жене, которая ходит на работу бог знает в чем и не имеет на зиму шубы.

Сергей ждал, что Лена хоть как-то отреагирует на слова матери, встанет на защиту мужа, ведь сегодня день его рождения, и не надо бы заводить все эти разговоры про деньги и пользующуюся уважением карьеру. Но Лена промолчала, только посмотрела на него, и в ее темно-серых глазах он прочитал полное согласие с позицией Веры Никитичны. Н-да, праздничный день начинался явно неудачно.

Он любил день своего рождения, всегда с удовольствием ждал его и потом долго, до самого Нового года вспоминал. Свой тридцать первый день рождения Саблин постарался забыть как можно быстрее.

И это ему вполне удалось. Потому что через неделю Всеволод Маркович Куприянов расписал Сергею на вскрытие труп шестимесячной Ксении Усовой, умершей дома среди полного здоровья в присутствии матери и бабушки. Приехавший врач «Скорой» констатировал смерть исходя из отсутствия дыхания, сердцебиения, зрачковых, ресничковых и корнеального рефлексов. В сигнальном листе, оставленном участковому милиционеру, в качестве диагноза стоял «синдром внезапной смерти». Участковый, основываясь на диагнозе, признаков преступления не усмотрел, оформил труп как некриминальный, написал направление на судебно-медицинское исследование и передал его подъехавшим «труповозам», а застывшим в шоке матери и бабушке сказал, что по всем дальнейшим вопросам им следует обращаться в морг.

Перед тем как проводить вскрытие, Сергей хотел ознакомиться с медицинской документацией, но в наличии оказался только сигнальный листок «Скорой». Амбулаторную карту ребенка из поликлиники надо было еще заказывать, предварительно оформив официальный запрос.

Все детские трупы Саблин вскрывал сам, санитарам не доверял, поскольку специальными методиками они не владели. Сегодня вместе с ним работал тот самый Костик, которому удалось пристроить бездомного рыже-коричневого Коржика. Каждый раз, встречая санитара, Сергей интересовался здоровьем своего экс-питомца и его житьем-бытьем, и Костик охотно рассказывал о том, как растет пес, постепенно превращаясь из очаровательного трогательного ласкового щенка в почти годовалого «подросточка», веселого и покладистого. Доклад о Коржике стал почти ритуалом при встречах эксперта и санитара. И сегодняшнее вскрытие началось с привычного обмена информацией: вчера Коржик научился приносить маме пульт от телевизора и вообще пес удивительно сообразительный, с прекрасной памятью, и отлично поддается дрессировке.

— Если так дальше пойдет — скоро телефонную трубку сможет приносить, — весело говорил Костик.

Сергей надел перчатки и взял в руки секционный нож.

— Михалыч, ну дайте я сам начну, — попросил санитар, — я же стоял рядом с вами, когда вы детишек вскрывали, все видел, все понял, мне самому охота попробовать.

Саблин посмотрел на него удивленно.

— Охота попробовать? Это что, полет на парашюте? Или новый сорт пепси-колы? Это детский труп. Это детская смерть. Это страшно. От этого с ума можно сойти. Ты, Костик, головой-то думай, прежде чем что-то говорить.

Самому Сергею работать с детскими трупами было невероятно тяжело, после каждого такого вскрытия он неделю ходил больной, злой и разбитый, каждый раз испытывая горький соблазн пойти к Куприяну и попросить освободить его от этой тягостной обязанности хотя бы на несколько месяцев, чтобы прийти в себя. И каждый раз говорил себе: «Никто не хочет вскрывать детские трупы. Всем тяжело. Всем больно. Именно поэтому детей вскрывают так плохо, так халтурно, стараясь побыстрее все закончить и забыть. А ребенок не может себя защитить. Мертвый ребенок — тем более. Он не может рассказать, как его убивал сволочь-папаша или как неправильно лечил его двоечник-врач. Он ничего не может. И кто его защитит, если не ты, Саблин?»

Поэтому стремление санитара «попробовать самому» вскрыть детский труп Сергей расценил как проявление полного бездушия. Но ошибся.

— Да я понимаю, Михалыч, что малыша вскрывать — это не мороженое есть, тяжко, страшно, мысли всякие одолевают. Я вот не вскрываю, только рядом стою, и то мне не по себе каждый раз, на душе черно делается. Но мне же хочется чему-то научиться, а то что я тут толкусь целыми днями, а знаний не прибавляется, — смущенно пояснил Костик.