Мистические разделы йоги почти целиком перешли в ламаизм и широко практиковались в Тибете и сопредельных с ним Бутане, Сиккиме и Монголии. Китайская секта чань и японская дзэн возвели созерцание на высшую ступень божественного постижения.

Невзирая на множество внешних различий, основной и единственной целью индо-буддийской медитации является состояние самадхи. Широко распространенный парадокс: «йога - это самадхи» - попадает в самое яблочко.

Восемь космических начал, восемь триграмм, восемь ступеней на пути к нирване, восемь лепестков лотоса…

У йоги тоже восемь последовательных стадий: самоограничение, чистота тела и духа, асаны, правильное дыхание - пранаяма, отключение сознания от органов чувств, сосредоточение, концентрация и полет в самадхи, подобно выпущенной из лука стреле.

В начале книги я назвал самадхи добровольным безумием. Психиатры именуют его галлюцинацией, временным умопомрачением. Это очень близко к истине, но, к сожалению, не охватывает всех сторон, безусловно, необычного явления. В самадхи можно войти по своей воле и вернуться затем назад. Галлюцинацию удается вызвать как бы по заказу, чему предшествует постепенное и дотошное, вплоть до мелочей, ее изучение. Это безумие, которому можно научиться.

Для более строгого определения я не нахожу слов.

Собственно, не существует точной характеристики и таких понятий, как «абсолют», «брахман», «нирвана», то есть той вселенской сущности, с которой якобы сливается йог, достигший самадхи.

О том, что состояние это нельзя описать словесно, предупреждают все канонические сочинения. Пытаясь передать его через отрицание («не то и не это») или сравнивая с пустотой, йогические авторы достигают немногого. Вполне естественно напрашивается мысль о том, что явление, которое никак нельзя передать словами, не существует как объективная реальность. «Бесполезно стремиться, как учат буддисты, к постепенному завоеванию Абсолюта, - писал Ромен Роллан в одном из примечаний к «Жизни Рамакришны», - ибо всякое движение индивидуального разума равно нулю».

Итак, в момент слияния индивидуальный разум не существует. Когда же, отъединенный, он вновь обретает себя, то для него исчезает, становится нереальным достигнутый только что абсолют.

Устами Рамакришны Ромен Роллан дает объяснение: «Даже святой, пробуждающийся от самадхи (экстаза) к обыденной жизни, принужден снова вернуться к оболочке своего «отдельного я», правда смягченного и очищенного».

Получается замкнутый круг. Иллюзорность такой сугубо идеалистической системы для нас очевидна.

Готовясь к поездке в Гималаи, я прочитал интереснейшую книгу Александры Дэвид Нейл «Магия и мистерии в Тибете». Знаток санскрита и тибетского языка - профессор Нейл несколько лет провела в Тибете, где была удостоена высшего посвящения. Раскрывая сущность медитации, она говорит, что была свидетельницей удивительных психических явлений, в которых, однако, нет и тени сверхъестественного. Именно путем систематической, веками отшлифованной психологической тренировки достигается «заранее намеченный результат». Речь, таким образом, идет именно об искусственном вызывании определенных видений, о добровольном безумии.

В очерках о ламаизме я постараюсь рассказать о том, что представляют собой такие видения, порождающие иллюзию слияния с божеством.

Чрезвычайно интересен и вывод, к которому приходит исследовательница: «Сведения, собираемые о подобной тренировке, дают ценнейший материал, достойный исключительно пристального внимания, несмотря на то что сами упражнения… основаны на теориях, с которыми далеко не всегда можно согласиться».

В начале книги я упоминал об энцефалографическом анализе йога, переходящего «из одной долины в другую», то есть переживающего все более глубокие стадии погружения. Настала пора рассказать о результатах такого исследования.

Ныне можно сказать с уверенностью, что мозг пребывающего в смуте погружения находится в своеобразном гипнотическом состоянии (не в трансе!), когда кора угнетена, а подкорка, напротив, переживает повышенную активность. При этом контроль сознания полностью не исчезает. Человек как бы со стороны следит за своими яркими, охватывающими все его существо видениями, различая, однако, и окружающую его обстановку. Внешние воздействия: направленный в глаза свет, прикосновения, шумы - совершенно не сказываются на характере энцефалограммы. Мозг словно отгораживается от них, как от досадных помех. С известной натяжкой это можно сравнить с захватывающим творческим порывом, когда художник, забыв обо всем на свете, отдается во власть вдохновения. Он, разумеется, не порывает связи с действительностью, которая до срока лишь отступает для него куда-то на задний план.

В ярких, глубоких переживаниях таится необычайная притягательность. Их хочется ощущать вновь и вновь с той же первозданной остротой. Как сказал поэт, «и каждый день неповторим, и повторялся вновь без счета».

Творчество - это всегда величайшее напряжение и упоительное ощущение высоты. Созданное художником произведение долго живет независимой от творца жизнью, даруя радость многим и многим.

«В те дни, когда мой отец брался за кисть, - писал прославленный пейзажист Го Си, живший в XI веке, - он непременно садился у светлого окна за чистый стол, зажигал благовония, брал тонкую кисть и превосходную тушь, мыл руки, чистил тушечницу. Словно встречал большого гостя. Дух его был спокоен, мысли сосредоточены. Потом начинал работать».

Это было сосредоточение ради творчества.

Его «технология» была подробно разработана задолго до чань-буддизма. Наблюдение природы как один из путей постижения «цзин» (сущности) или «ли» (главного принципа мироздания) тоже требовало от художника полной отдачи, глубокого погружения, экстаза. Но целью такого сосредоточения духовных сил, «содружества с объектом», было не самадхи, а действительное постижение мира методами искусства. При всем сходстве внешних условий разница безмерная, ибо диаметрально противоположна конечная цель.

Видения созерцателя, как бы ярки они ни были, сродни мыльным пузырям или галлюцинациям наркомана. Расплата за них одна - постепенный отход от реального мира. Не приходится сомневаться в том, что все разделы йоги устремлены к высшему пределу, за которым уже нет возврата к привычному человеческому бытию. Они смыкаются друг с другом, как реки в океане, в полном соответствии с доктриной абсолюта.

Это ясно видно на примере учений о кундалини и шакти, краткое знакомство с которыми позволит нам понять движущее начало как шиваизма, так и гималайских форм буддизма. По-видимому, еще в третьем тысячелетии до новой эры в недрах тайных культов, связанных с поклонением шакти - женской творческой энергии, зародилось представление о спящей в человеке особой силе, названной кундалини. Графически ее изображали в виде змеи, тремя с половиной кольцами обвивающей лингам. Мифическая анатомия, соответствовавшая столь же фантастическим воззрениям на землю и окружающий ее космос, отвела для кундалини несуществующий в человеческом теле нервный центр - чакру, расположенную у основания позвоночного столба.

Считалось, что пробудить «змею» и заставить ее подняться к другим позвоночным центрам можно лишь с помощью специальной йогической техники. Приближаясь к совершенству, человек продвигает кундалини все выше и выше, пока она не возвысится над последним, шестым центром и не достигнет тысячелепесткового лотоса, находящегося в верхней части