Сейчас не стоило об этом думать. Сейчас Верьгиз должен был очиститься ледяной водой и ее смертными тайнами, чтобы не начинать все сначала и еще раз не ждать девять дней до того заветного часа, когда придет на кладбище и задаст вопрос матери. Он не мог ждать! У него не было этих девяти дней! Он чувствовал опасность. Он чувствовал ее настолько остро, что на миг ему показалось, будто его преследователь сейчас стоит на берегу и смотрит ему в спину.

А может быть, это всего лишь Раиса вышла поглядеть на своего любимого Ромку?

Она все еще видит в нем того мальчишку, каким он был когда-то, и теперь он только ей позволяет называть себя прежним детским именем, потому что он давно уже не Ромка, а Верьгиз, что значит по-эрзянски – волк.

Но не простой волк, а голодный волк, волк-оборотень.

Он таким и был – но даже волка-оборотня иногда посещал страх. Как сейчас…

Верьгиз с трудом подавил желание оглянуться. Но оглядываться было нельзя, ни в коем случае нельзя, кто бы ни стоял там, на берегу!

Отогнав порыв ледяного ветра, прошедшегося по лопаткам, порыв своего страха, Верьгиз бросился в волны, доплыл в три взмаха до известного ему глубокого места и опустился на дно.

Перед тем как прийти к реке, он натерся модаватракш куловтома – жабьим ядом. Это было старинное, заповедное средство эрзянских ведьм, о котором ему рассказала бабка. Подлинные содыця-ведьмы выращивали жаб сами: у дома бабки Абрамец был особый прудик для этого. Жаб подкармливали могильной землей. Когда они взрослели, достаточно было подавить их, чтобы набрать яду, который начинал выделяться изо рта и глаз. Знахари врачевали им астму, но при этом жабий яд значительно улучшал впитывание кислорода кожей. Так что, если натереться этим ядом, замешенным на деревянном масле[16], украденном в церкви, то можно будет лежать под водой без дыхания. Воздуха в легких уже нет, но и потребности в дыхании нет, ибо в крови оказывается достаточно кислорода, чтобы поддерживать жизнедеятельность. Строго говоря, это средство относилось к женской магии, к обряду водоположения: женщинам оно придавало удивительную силу, давало им всеведение и поистине сверхъестественные способности, одной из которых было умение дышать некоторое время под водой, – но это было только начало посвящения в содыця. Мужчины дальше этого умения не шли, им было запрещено, однако сейчас Верьгизу и этого было довольно.

Вообще-то двигаться человеку, натертому жабьим ядом, было нежелательно, ибо тогда запас кислорода слишком быстро иссякал. Но Верьгизу предстояло именно двигаться, поэтому он извел почти весь запас зелья, оставив только немного для того, что еще предстояло сделать вскоре.

Уж она-то двигаться не будет… она будет лежать недвижимо – и, пройдя обряд водоположения, выйдет из вод Лейне уже другой, вполне готовой для того, чтобы выполнить свое предназначение!

Верьгиз огляделся в чистой, прозрачной воде – дно было песчаным, гладким, твердым, лишь кое-где увитым водорослями, – и, медленно раздвигая невидимую, но тугую водяную толщу, приблизился к женскому телу, лежащему на песке.

Несколько чародейных жаб, сидевших вокруг утопленницы, молча смотрели на него, потом одна за другой всплыли и ушлепали прочь, чтобы не мешать обряду.

Верьгиз вздохнул с облегчением. Он меньше боялся восставших из могил мертвых, чем этих жаб, в которые, согласно преданиям, превращались самые великие колдуньи-содыця. Бабка Абрамец рассказывала, что прародительница их, та, которая дала деревне название Сырьжакенже, тоже обратилась в жабу и обитает где-то на дне. У нее когда-то и отнял его предок Верьгиз коготь, в котором содержалась сила их рода. Бабка Абрамец рассказывала, что, если жаба-ведьма заберет свой коготь назад, это будет равносильно гибели рода. Это будет предвестием смерти, бесславной смерти того или той содыця, у которых был отнят коготь. Именно поэтому он никогда не входил в воду с белемнитом на шее. Да, жабы служили ему, давая свой колдовской яд, но в то же время одна из них могла стать смертельным врагом.

Впрочем, сейчас он мог ничего не бояться: жабы уплыли, а ведьмин коготь был благоразумно оставлен на берегу.

Верьгиз приблизился к утопленнице.

О нет, это женщина не была из посвященных – это была самая обыкновенная утопленница, одна из тех, что тешили плоть Верьгиза. Ее утопили всего час назад – сначала усыпили, потом утопили, чтобы не боялась, не мучилась. Верьгизу не нужна была ее предсмертная ненависть, которая могла помешать очищению. Да, сейчас Верьгиз шел к ней, чтобы перед тем, как лечь ничком на могилу, запасшись жертвенной трапезой, хлебом и солью, уснуть и задать свой вопрос, – чтобы перед этим заветным ритуалом очиститься совокуплением с утопленницей, очиститься перед теми мертвыми, от которых он ждал совета и ответа.

Верьгиз склонился над утопленницей, развел ее ноги и лег на ледяное тело. Помогая себе руками, раздвинул еще не окоченевшие мышцы лона и соединился с мертвой женщиной. Движения его были замедленными – в такт колыханию волн – однако он старательно целовал неподвижные студеные губы своими губами, гладил холодное тело и двигался, пытаясь заставить себя излиться в мертвое тело. При этом Верьгиз все время помнил, что действие жабьего яда вот-вот кончится – слишком уж активно он двигался! Если это случится до того, как он успеет излиться в мертвое лоно, очищения не произойдет. Надо было спешить. Однако ничего не получалось: он и сам был холоден, как тот труп, который он продолжал ласкать! Тогда Верьгиз напряг воображение и представил себе ту женщину, которую добыл для себя сегодня. Она, в глубоком обмороке, лежала в одной из комнат дома Верьгиза, и Раиса не дала ему даже войти, чтобы взглянуть на нее. Она слишком хорошо его знала, знала, что он может не сдержаться: набросится на пленницу, замучает ее до смерти, – и все годы ожидания, все старания пойдут прахом, предсказание не сбудется! Но сейчас одна только мысль о ее запрокинутой голове и напряженной шее, о родинке в уголке рта наполнила его такой страстью, что желанное извержение, наконец, произошло, и утопленница приняла мертвым лоном жар его семени.

Верьгиз облегченно соскользнул с ледяного тела и поднялся к поверхности, чувствуя, что еще секунда-другая – и он задохнется, захлебнется: действие жабьего яда закончилось.

Чувствуя себя счастливо-обновленным, он набрал в грудь воздуху, продышался, потом в два взмаха доплыл до берега и взглянул на медленно проступающий, тусклый рассвет.

Усмехнулся, довольный собой.

Он успел! Виде паромо-истя![17] Вырвал у ночи необходимое время! Очищение должно было свершиться до пяти часов утра, или пришлось бы ждать следующей полуночи. Но теперь ждать не понадобится – в полночь он пойдет на кладбище, чтобы спросить совета у мертвых, которым известно все: и прошлое, и будущее.

В том числе и будущее его ребенка.