Только сейчас я впервые вкусил сладость смирения и понял, как это радостно, наконец сказать себе: «Я такой, какой есть, ни больше, ни меньше».

«Всё кончено, — думал я, шагая между деревьями. — Я поддался искушению и навеки потерял себя. Ах, лучше бы я избавился от тени!»

С этой мыслью я оглянулся, но чёрного пятна сзади не было. Оказывается, я потерял не себя, а только свою тень. Вскоре я понял, что гордецу в тысячу раз лучше упасть и познать горечь стыда, чем ходить с высоко поднятой головой, надменно воображая себя праведником. Я понял, что человек, вознамерившийся стать героем, едва ли достоин звания человека, а вот тот, кто просто и честно делает своё дело, всегда может быть уверен в своём достоинстве. Нет, мой идеал ничуть не потускнел, не утратил своего возвышенного благородства. Он был всё так же дорог мне, но теперь я видел его слишком ясно для того, чтобы хоть на миг осмелиться поставить себя рядом. Напротив, вскоре этот идеал стал всей моей жизнью; а ведь раньше жизнь моя была всего лишь тщетными попытками если не увидеть этот идеал в себе, то хотя бы углядеть себя в нём. Я впервые ощутил удовольствие (пусть не самое верное и мудрое) в презрении и уничижении самого себя. Словно бледный дух, исходящий из мёртвого тела, из моей прошлой, безгласной и раздавленной самости появилось новое «я». Конечно, ему тоже придётся умереть, быть погребённым, а потом взлететь из своей могилы на крыльях нового рождения — но пока всё это ещё впереди.

Наше «я» поднимает голову даже в тот момент, когда мы безжалостно убиваем его. Но в человеческом существе всё равно есть то, что глубже и сильнее этого «я», и однажды оно непременно поднимется из неведомых глубин души.

Каким оно будет — похожим на священный мрак, горящий множеством глаз? Или на ясное утро после грозы? Или на улыбающегося ребёнка, очутившегося и нигде, и везде сразу?

Высокая мысль, восседающая в сердце учтивости.

СЭР ФИЛИПП СИДНЕЙ

Вся сладость Библии святой

В простых чертах его лица:

Безмерной милости покой

И утешенье без конца.

МЭТТЬЮ РОЙДОН о сэре Филиппе Сиднее

Едва ненавистная башня скрылась из виду, до меня вдруг донёсся ещё один, совсем другой голос, попеременно звучавший то глуше, то звонче, — должно быть, поющий неспешно двигался между сходящимися и расходящимися деревьями. Это был мужской голос, зычный и басовитый, но при этом довольно ясный и приятный. То он раздавался совсем громко и близко, то вдруг отдалялся так же внезапно, словно летел ко мне через огромное пространство. Вместе с тем он неуклонно подступал всё ближе, становясь всё реальнее и живее, словно крепнущая в голове мысль, и наконец я стал различать слова, а между стволов замелькала чья–то фигура. Ко мне приближался рыцарь в полном боевом облачении, восседающий на каком–то диковинном существе. Вот что он распевал:

Сердце не страшится,

Не дрожит рука —

Недруг убоится

Меткого клинка!

Конь мой добрый, справный,

Веселей гляди.

Чую, подвиг славный

Ждёт нас впереди.

Нарезвился вволю

Ты в лихом бою,

Где послушно волю

Исполнял мою.

Злобный враг коварный

Наповал убит,

Грудой бездыханной

У седла висит.

Конь мой осторожный,

Не сходи с пути!

Знаю, эту ношу

Нелегко нести.

Полдень жаром пышет,

Солнце жжёт огнём.

Потерпи, дружище,

Скоро отдохнём.

А потом за дело

Примемся опять.

После битвы смелой

Слаще будет спать.

Тут конь и его всадник оказались совсем рядом, и я увидел, что к задней луке седла за длинную шею привязано какое–то существо с непомерным хвостом, безвольно волочившимся по земле, — я понял, что наездник тащит за собой самого настоящего дракона. Неудивительно, что они пробирались по лесу так медленно, и усталый конь так недовольно косил глазами и фыркал. У самого его бока болталась жуткая змеиная голова, а из её пасти свисал чёрный язык с двумя ядовито–красными концами. Шея чудовища была покрыта густой синей шерстью, бока отливали зелёной с золотом чешуёй, а на спине виднелся сморщенный лиловый гребень. Брюхо было таким же сморщенным, но кожа на нём была свинцовая с синеватыми пятнами, а хвост и тонкие крылья, похожие на крылья летучей мыши, были матово–серого цвета. Было странно смотреть, как сочетание столь изумительных оттенков, изящных изгибов, мягкой шерсти, сверкающей чешуи и прекрасных крыльев могло породить на свет столь мерзостное и донельзя уродливое существо.

Заметив меня, рыцарь приветственно вскинул руку и собирался было проехать мимо, но когда я шагнул к нему, натянул поводья и остановился, так что его стремена оказались прямо передо мной. Я поднял глаза и к своему несказанному изумлению и восторгу — хотя в тот же миг внезапная боль хлестнула мне сердце жгучим языком пламени — увидел, что это тот самый рыцарь в ржавых доспехах, которого я когда–то повстречал в лесу, а потом видел во дворце вместе с мраморной девой. Но теперь я почувствовал, что готов броситься ему на шею, потому что она любила его! Это открытие лишь укрепило мою решимость: ещё до того, как я узнал его, я подумал, что попрошусь к этому рыцарю в оруженосцы; по всей видимости, его никто не сопровождал.

Я в нескольких словах высказал свою просьбу. Рыцарь помедлил, задумчиво глядя на меня. Он явно подозревал, кто я такой, но почему–то колебался. Я ничуть не сомневаюсь, что вскоре он убедился в правоте своей догадки, но за всё время, пока мы были вместе, ни одним словом не обмолвился о том, что (как он, должно быть, полагал) мне хотелось оставить незамеченным, а может быть, и скрыть.

— Оруженосец и рыцарь должны быть друзьями, — наконец произнёс он. — Вот моя рука.

Он протянул мне правую руку в латной рукавице, и я радостно и крепко сжал её в своих ладонях. Больше не было сказано ни одного слова. Рыцарь тронул коня, который снова медленно двинулся вперёд, а я зашагал рядом и чуть сзади.

Через какое–то время мы выбрались на поляну, где стояла маленькая хижина. Увидев нас в окно, из неё стремительно выбежала женщина.

— Дитя моё, бедная моя девочка! Вы нашли её? — задыхаясь выкрикнула она.

— Нашёл, — ответил рыцарь, — но она сильно изранена, и мне пришлось оставить её у отшельника. Она и сейчас там, и думаю, поправится. А это я привёз вам в подарок, — сказал он, отвязывая от седла шею жуткого чудовища. — Больше эта гадина вас не тронет.

С этими словами он свалил свою страшную ношу возле дома, но к тому времени женщина уже почти скрылась в густой чаще. Однако в дверях хижины показался её муж и с безмолвной благодарностью взглянул на своего избавителя.

— Закопайте его поглубже, — сказал рыцарь, кивая на поверженное чудище. — Появись я минутой позже, и ничто бы уже не помогло. Но теперь бояться нечего. Редко бывает, чтобы на памяти одного человека эти твари дважды появлялись в одном и том же месте.