Ко мне присоединился коллега Дэйв, сильно впечатленный произошедшим, и мы стали вместе ломать голову, как поступить. Нельзя было просто стоять и смотреть, как Тито умирает. Каким-то образом нам в голову пришла сумасшедшая идея, которая еще ни разу не применялась на практике.

Я поместил боковой зажим на полую вену прямо под печенью. Затем сделал надрез в полой вене над зажимом и вшил внутрипеченочную полую вену донора в полую вену реципиента. Это заняло примерно 10 минут. Мы сняли зажимы, и кровь свободно потекла. После этого я наложил скобы на верхнюю часть полой вены сосудистым степлером. Хирургическое кровотечение почти остановилось. Успех. Мы перенаправили кровь: вместо того чтобы протекать через донорскую печень и направляться вверх, она теперь стекала через печень вниз, но все равно попадала в полую вену реципиента.

Однако мы продолжали плавать в крови. Было около пяти часов утра. Мы работали всю ночь, и пациент пребывал в критическом состоянии уже два часа.

«Это не поможет», – Сергей озвучил мысль, которая всем и так была очевидна.

Донорская печень выглядела ужасно: она была потрепанной, распухшей и бледной. Жизненные показатели Тито упали, и было маловероятно, что он выживет, что бы мы ни предпринимали. Новая печень вообще не функционировала. Я велел медсестрам найти семью пациента. Я хотел предупредить родственников, что он не выживет. Почему-то мне казалось важным сообщить им это до того, как все будет кончено. По крайней мере, пока он еще был жив.

Тебя посещает ужасное чувство беспомощности, когда ты покидаешь операционную, понимая, что пациент умрет. Меня мучила мысль, что если бы операцию проводил кто-то другой (скажем, Тони или Дэйв), то этого могло не произойти. Я вышел в зал ожидания перед операционной и увидел вдалеке Оринду, дочь Тито. Я был так изможден, что почти не мог шагать, но чувствовал, как она выжидающе смотрит прямо на меня, пытаясь догадаться, что я хочу ей сказать.

Я сел рядом с ней.

– Дела плохи. Нам удалось вшить печень, но затем в кровеносных сосудах появились разрывы. Ваш отец потерял много крови, и его состояние нестабильно. Я не думаю, что он выживет, – сказал я.

Вот так. Дело было сделано. Я увидел в ее глазах слезы, но она взяла себя в руки.

– Он еще жив?

– Да, – ответил я. – Но он в очень плохом состоянии. Я не знаю, работает ли его мозг. Печень не функционирует. Думаю, вам следует сейчас же позвать других членов семьи.

Она горячо поблагодарила меня и добавила:

– Я знаю, вы сделаете все, что в ваших силах, чтобы попытаться спасти моего отца.

Эти слова звенели у меня в ушах, когда я вернулся в операционную. Возможно, мы могли бы добиться хоть небольшого прогресса: перевести Тито в отделение интенсивной терапии и попробовать дождаться другую печень.

Я попросил иглу и стал агрессивно зашивать отверстия в полой вене. Я накладывал стежок за стежком. К черту. Давайте попробуем.

Мы с Дэйвом и Полом провели следующие три часа, накладывая швы, прижигая ткани аргоновым коагулятором и постепенно собирая воедино брюшную полость Тито. Энергетика в помещении стала меняться. Мы начали думать, что шанс, пусть один на миллион, но все же есть. Тито потерял хоть и не рекордное в нашей практике, но астрономическое количество крови. Нам предстояло еще много работы, но я попросил медсестер собрать родственников Тито в зале ожидания. Я хотел сообщить им новую информацию.

«Вот как дела обстоят сейчас: мы определенно добились прогресса, но Тито в крайне тяжелом состоянии, – сказал я родственникам. – Я продолжаю думать, что он, скорее всего, не выживет. Я не знаю, работает ли его мозг. Сейчас мы не сможем зашить его живот, и ему придется вернуться в операционную. В лучшем случае нам удастся дотянуть до момента, когда мы срочно получим для него другую печень. Однако даже это маловероятно».

На тот момент с Ориндой находились еще около 20 членов семьи. Они, казалось, все понимали, были мне очень благодарны и называли Тито бойцом. Я был рад, что подарил им возможность хотя бы попрощаться с ним.

Я вернулся в операционную. Тони и Льюис переодевались, чтобы заменить Дэйва и присоединиться к Полу, который уже с трудом сохранял бодрствование (ему приходилось много работать – такова жизнь начинающего хирурга). Тито был в хороших руках.

Я пошел в раздевалку, сел на скамейку и посмотрел на свой хирургический костюм. Он был пропитан кровью. Я стянул костюм и бросил его в корзину. Не помню, как я тогда добрался домой и добрел до спальни. Моя собака Фиби была сбита с толку. Она бежала за мной, надеясь, что я выведу ее на прогулку. Я завидовал ей: она спала, сколько хотела, и никого не убивала. Кроме, может, белок или кроликов.

Я лег в постель, голова шла кругом. Вспоминая кровавый колодец, в который превратилась брюшная полость Тито, я заснул мертвым сном. Через два часа мне пришло сообщение, что пациент переведен в отделение интенсивной терапии.

Тито недавно приходил ко мне на прием со своей дочерью Ориндой. После трансплантации он находился в отделении интенсивной терапии в крайне тяжелом состоянии. Его почки не функционировали, он был подключен к аппарату искусственного кровообращения, а печень, которую мы пересадили, еле поддерживала в нем жизнь. Приблизительно через неделю мы получили для него новую печень. Вторая трансплантация прошла лучше. Около недели он провел в отделении интенсивной терапии и еще несколько недель в палате. Затем его направили в реабилитационный центр, после которого он вернулся домой к своей семье. Его печень работала идеально, почки восстановились, и он отлично выглядел (когда я вспоминал об операции, мне не верилось, что передо мной сидит тот же человек). Тито рассказал мне о своем детстве в Пуэрто-Рико и жизни в Висконсине. Он поделился со мной, как сильно любит свою большую семью. Оринда, его ангел-хранитель, сидела рядом и светилась от радости.

В случае Тито меня поражает, насколько близок я был к тому, чтобы сдаться. Я помню мысли, которые мелькали у меня в голове в операционной:

Я не смогу спасти его.

У него нет шансов.

Лучше позвать семью прямо сейчас.

Родственники будут скорбеть какое-то время, но смогут жить дальше.

Но затем что-то в моем сознании изменилось. Я думаю, главным образом это произошло благодаря доверию Оринды. Таков крест каждого хирурга: пациенты и их близкие ждут, что вы сделаете для них все, что в ваших силах. Они ловят вас на слове. Вы везете пациентов в операционную, вскрываете им живот, грудную клетку, череп или конечности, берете их жизнь в свои руки и полагаетесь исключительно на свой здравый смысл. Именно по этой причине мы так долго учимся, помогаем друг другу, часто зовем на помощь, терзаемся из-за ошибок и стараемся стать идеальными. Именно поэтому хирургия одновременно так прекрасна и тяжела.