Я остался до шести, потом Пен ушла в свою лавочку — она работала в воскресенье вечером, — а Гордон к этому времени устал, и я поехал домой в Хэмпстед в обычном состоянии после Джудит: полу-насытившийся-полуголодный.

К концу ноября по приглашению Оливера Нолеса я отправился на еще один воскресный обед, на этот раз на конный завод в Хартфордшире.

Ничего удивительного, что это оказался один из школьных выходных Джинни и она появилась и свистнула Сквибсу, который семенил за мной через дворы.

— А вы знаете, что у нас здесь было в мае сто двадцать две кобылы одновременно? — похвасталась она.

— Немало, — поразился я.

— Получилось сто четырнадцать жеребят, и только одна кобыла и двое жеребят умерли. Просто невероятный рекорд, правда?

— Твой отец — большой мастер.

— Как и Найджел, — нехотя признала она. — Отдадим ему должное.

Не удержавшись, я улыбнулся.

— Его сейчас здесь нет, — сказала Джинни. — Он вчера поехал в Майами, валяться на солнышке.

— Найджел?

Она кивнула.

— Он каждый год в это время уезжает. Говорит, что набирается сил перед зимой.

— И всегда в Майами?

— Ему там нравится.

Поместье вновь было таким, каким я увидел его впервые: тот же стылый холод ноября, то же неспешное, тихое созревание. Джинни, уютно закутавшись в пухлую куртку, выдала нескольким кобылам в первом дворе морковки из кармана и повела меня без задержки мимо пустых загонов, мимо второго двора, двора жеребят и случного сарая.

Наконец мы, как всегда, очутились на дворе жеребцов, где любопытство заставило обитателей выглянуть наружу, едва они заслышали наши шаги. Джинни с отцовским апломбом одарила их морковками и лаской, и Сэнд-Кастл милостиво позволил ей погладить его по храпу.

— Он сейчас тихий, — сообщила она. — В это время года он на пониженном питании.

Я почувствовал, какая масса знаний скрывается за простыми словами.

— Чем ты собираешься заниматься, когда окончишь школу?

— Вот этим, разумеется. — Она потрепала жеребца по шее. — Помогать папе. Как его ассистент.

— И больше ничего?

Она помотала головой.

— Я люблю жеребят. Я вижу, как они рождаются, и слежу, как они растут. И не хочу ничего другого и не захочу никогда.

Мы покинули жеребцов и прошли между загонами, населенными кобылами и жеребятами, по тропинке к Уотчерлеям. Сквибс трусил впереди и метил столбы ограды. Хозяйство соседей, чье ветхое состояние я только мельком увидал, погнавшись за сбежавшими пятью миллионами, оказалось нынче почти таким же опрятным, как и метрополия; покраска была явно обновлена, и бурьян напрочь исчез.

— Папа не выносит беспорядка, — сказала Джинни, когда я прошелся насчет чистки оружия. — Уотчерлеям правда крепко повезло, что папа и аренду выплачивает, и хозяйство приводит в порядок, и нанимает их присматривать за животными в конюшне. Может, Боб и ворчит немного, что он себе не хозяин, но Мэгги говорила мне только на прошлой неделе, что она во веки веков благодарна Кальдеру Джексону, который украл у них дело.

— Вряд ли он украл его, — мягко возразил я. — Ну, вы знаете, что я хочу сказать. Если вы такой зануда, скажите лучше. — Она хихикнула. — А Мэгги наконец купила себе кое-что из одежды, и я за нее рада.

Мы вошли во двор, заглянули в денники, и Джинни извлекла последние морковины и приласкала обитателей, и кобыл, и подросших жеребят, и поговорила с ними, и все они приветливо тянулись к ее рукам, нежно обнюхивая ее и пофыркивая. Вокруг нее был мир, она была в мире, и там, где она находилась, утихала растущая боль.

Отправившись, как обычно, за «Что Происходит...», Алек вернулся с букетом желтых тюльпанов, и теперь они стояли у него на столе в пивной кружке, излучая сиянье весны, прямые, как гвардейцы.

Гордон писал заметки; почерк его сделался еще мельче. Двое старших коллег считали дни до пенсии. Жизнь офиса; обычный день.

Мой телефон зазвонил, и я, не отрываясь от письма человека, который выращивал помидоры и просил продлить ему ссуду (поскольку ему вот сию минуту понадобилась новая теплица величиной в пол-акра), не сразу нашарил трубку.

— Это Оливер Нолес, — сказал голос. — Это вы, Тим?

— Привет, — тепло отозвался я. — Как у вас, все в порядке?

— Нет.

Слово прозвучало болезненно резко, и я весь подобрался мысленно и физически.

— В чем дело?

— Вы можете приехать? — спросил он, не отвечая прямо. — Я очень обеспокоен. Я хочу с вами поговорить.

— Что ж... Воскресенье вас устроит?

— Вы можете приехать сегодня? Или завтра?

Я мысленно прикинул объем работ и число деловых встреч.

— Давайте тогда завтра вечером. Если дело касается банка.

— Дело касается банка. — Тревога в его голосе была слышна совершенно отчетливо и с легкостью сообщалась мне.

— Вы не можете сказать, в чем проблема? — спросил я. — Сэнд-Кастл в порядке?

— Не знаю, — был ответ. — Поговорю с вами, когда вы приедете.

— Но, Оливер...

— Слушайте, — прервал он. — Сэнд-Кастл в добром здравии, он не сбежал и ничего не натворил. Сложно объяснить по телефону. Мне нужен ; ваш совет, вот и все.

Больше он ничего не сказал и оставил меня с заглохшей трубкой в руке и мерзким осадком неопределенности в душе.

— Сэнд-Кастл? — спросил Гордон.

— Оливер говорит, что он в добром здравии.

— Эта лошадь застрахована от всего — и на чудовищную сумму, так что особо не тревожьтесь, — отмахнулся Гордон. — Это что-нибудь малозначительное.

По голосу судя, это отнюдь не было малозначительно, и когда я на следующий день оказался на конном заводе, выяснилось, что значило это много.

Оливер выскочил навстречу мне, когда я только подрулил к стоянке перед фасадом, и на его лице были явственно видны глубокие морщины, которых я не помнил.

— Заходите, — сказал он, стиснув мою руку. — Я серьезно боюсь. Я не знаю, что мне делать.

Мы прошли в дом, в контору-гостиную, и он указал мне на кресло.

— Сядьте и прочтите. — Он подал мне письмо. Никаких «прекрасная погода» и «как поживает Джинни»; только эта отрывистая команда. Письмо было датировано 21-м апреля.

"Дорогой Оливер!

Я не выражаю недовольства, поскольку, заплатив взнос, получаешь всего лишь шанс, но вынуждена сообщить вам, что жеребенок Сэнд-Кастла у моей кобылы Стальной Пружины родился с половиной уха. Это самочка, кстати говоря, и, полагаю, на ее скорости это не скажется, но ее внешний вид безнадежно испорчен. Очень печально.