Как в воду глядел душманский Нострадамус! Не пройдет и десяти лет, как «западенские хлопцы» будут ставить памятники не только Бандере, но и его правой руке, командиру печально известного карательного батальона «Нахтигаль», то есть «Соловей», Роману Шухевичу. Если Бандера свои контакты с абвером тщательно скрывал, то Шухевич, нимало не стесняясь, надел мундир капитана гитлеровского вермахта и рьяно выполнял приказы берлинского руководства: только за один день во Львове было убито четыре тысячи евреев и несколько тысяч поляков, украинцев и русских. Несмотря на то, что немцы оснастили «Нахтигаль» самым современным оружием, «соловьи» предпочитали действовать обыкновенным гуцульским топором. Отрубить жертве голову, да еще одним махом, в их среде считалось особым шиком. Но сколько веревочке ни виться, а конца не миновать. Пришел конец и записному вурдалаку Шухевичу: его выследили, обложили как бешеного пса и при попытке прорваться убили. Тело Шухевича сожгли, а пепел развеяли над безымянной речкой.

Казалось бы, имена душегубов и палачей надо навсегда вычеркнуть из истории Украины, предать проклятью и забыть! Ан, нет, как напророчил бандит Абдул, пришло время – и стали называть их именами улицы и площади, а с самых высоких трибун говорить о том, что на примере Бандеры и Шухевича надо воспитывать молодежь. Вот и воспитали: если в душманских бандах «западенских хлопцев» можно пересчитать по пальцам, то в отрядах талибов их было уже не счесть…

Передо мной сидел далеко не глупый душман с высшим образованием и, насколько это в его интересах, пытался быть откровенным.

– Кстати, о масштабах, – продолжил я беседу. – Насколько мне известно, ваша группа была не такой уж малочисленной?

– Лично я знал семьдесят человек.

– Вы входили в состав руководства?

– Да, я входил в состав высшего руководящего центра! – гордо вскинул голову Абдул.

– Конечная цель группы?

– Убить всех руководителей Народно-демократической партии Афганистана и захватить власть.

– Что успели сделать?

– Очень мало, – замялся он. – Оказалось, что террористы из нас плохие. Поэтому мы объединились с группой «Халез», там были настоящие боевики. После этого дела пошли лучше. До высшего руководства НДПА мы добраться не смогли, но кое-кого из уездного и провинциального начальства убили.

– Меру своей вины сознаете?

– Я воевал не оружием, а карандашом. Я никого не убил. Во время ареста сопротивления не оказал. Поэтому рассчитываю на мягкий приговор.

– Если освободят, чем займетесь?

– Буду учить детей.

– Но у вас же никакого опыта! Вы ни одного дня не работали в школе. Дети – это ведь не парни с автоматами.

– Напрасно вы так думаете, – покровительственно улыбнулся он. – Прежде чем дать кому бы то ни было автомат, надо вооружить его идейно. Надо убедить, что отныне его жизнь принадлежит Аллаху, что пролить кровь на поле боя – это честь, а погибнуть за веру и стать шахидом – безграничное счастье. Поверьте, что за одну беседу все это не внушить: многие уже познали женщину, знают цену деньгам и дорогому застолью. Так зачем же погибать, когда в жизни столько удовольствий?! Поэтому начинать надо как можно раньше, пока они еще дети и слово учителя для них – закон. Вот я и буду таким учителем.

Вот так. Он хочет учить детей! Чему? Как лучше убивать, как уничтожать школы, сжигать мечети, закладывать взрывчатку в игрушки, чтобы поднявшие их дети навсегда становились калеками.

Когда я достал фотоаппарат, Абдул постарался придать лицу благообразное выражение. Метров с пяти, да еще на фоне тюремной решетки, он выглядел печальным, размышляющим о своем нелегком прошлом человеком. Но вот телеобъектив приблизил глаза. В глубине зрачков полыхал такой беспощадно-злобный огонь, что я окончательно понял: этот человек до последней минуты останется врагом. Однако у него мелко дрожали веки: Абдул отчаянно трусил. Он знал, что вот-вот объявят приговор, который обжалованию не полежит, и в исполнение приводится в тот же день.

Потом привели Гуламхайдара. Тот начал с того, что категорически отказался фотографироваться.

– Почему? – спросил я.

– Это может мне повредить. Когда я выйду из тюрьмы, Гульбеддин этого не одобрит.

– Так вы из партии Гульбеддина?

– Да, я член Исламской партии Афганистана, – гордо ответил он.

– Ваше образование?

– Двенадцать классов. А вообще, я представитель рабочего класса: пять лет трудился на кирпичном заводе.

Я присмотрелся к Гуламхайдару. Высокий, подтянутый, опрятный. Руки рабочие, крепкие, но мягкие, белые – видимо, давно не держали инструмент и привыкли сжимать цевье автомата.

– Как встали на путь террора?

– Случайно. Купил у одного человека автомат. Когда его арестовали, он сказал, кому продал оружие. Но я успел сбежать в горы. А там, сами понимаете, нельзя быть белой вороной, я делал то же, что и все.

– Вы были рядовым членом группы?

– Только первое время. А потом в моем подчинении стало сорок человек!

– Так мало?

– Зато все специалисты, – чуть ли не обиделся он. – Может быть, слышали, недавно ракетами обстреляли посольство Чехословакии? Это были мы.

– А посольство Пакистана?

Гуламхайдар злобно прищурился:

– Тоже мы.

– Что же своих благодетелей-то не пожалели?

– А-а! – досадливо крякнул бандит. – Инструктора такого прислали. Дурной какой-то, хоть и пакистанец. Не мог научить, как следует целиться, вот и жахнули по своим.

– От Гульбеддина потом не попало?

– Было дело, – поморщился Гуламхайдар.

– Ну а в боях участвовали?

– Конечно. Но только с афганскими войсками. На шурави мы не нападали, – зачем-то добавил он.

– И чем заканчивались эти бои?

– Мы старались расширить зону влияния. Если нам мешали, то стреляли. Чаще всего правительственные войска сдавались в плен.

– Что делали с пленными?

– Предлагали воевать вместе с нами.

– А если отказывались?

Гуламхайдар хрустнул пальцами и опустил глаза.

– Отпускали домой, – куда-то в сторону бросил он.

– Потери у вас бывали?

– Бывали.

– Как пополняли ряды?

– О пленных я уже сказал. Но в основном приходили в кишлак, собирали стариков и говорили, что для защиты веры нам нужны их сыновья. Старики тут же благословляли сыновей и отпускали к нам.

– А если отказывались?

Опять хруст пальцев:

– Такого не было.

Я видел, как побледнел начальник тюрьмы, как вздулись желваки у следователя, слышал, как до хрипа сел голос переводчика, но продолжал расспрашивать бандита: