Аарон вглядывался в ее лицо.

— Позвать жену Елеазара помочь тебе?

Сестра выглядела такой старой и измученной, нежные темные глаза были полны слез.

— Подойди поближе, Аарон, — она взяла его лицо в ладони и заглянула ему в глаза. — Я совершила ужасные ошибки.

— Я знаю. И я тоже, — ее руки были холодными, пальцы дрожали. Он вспомнил то время, когда она была здоровой, крепкой, полной энергии. Он давно научился не спорить с ней. Но сейчас она была другой. Когда-то униженная перед всем Израилем, смиренная перед Богом, она вдруг оказалась довольной и счастливой, когда Бог лишил ее гордыни, которую она сама не могла победить. — Господь простил нас обоих.

— Да, — она улыбнулась и, убрав руки от его лица, сложила их на коленях. — Мы противимся Богу, и Он учит нас. Мы раскаиваемся, и Бог прощает, — она смотрела на облако, медленно клубящееся над ними. — Только Его любовь длится вечно.

Аарон почувствовал, как внутри зарождается тревога. Мариам уходила. Его опутал страх. Она умирала. Конечно же, Господь позволит ей войти в Ханаан. Если она не войдет, то значит, и он умрет прежде, чем они перейдут Иордан? Он не мог представить себе жизнь без сестры. Она всегда была рядом, с самого его детства. Она была как вторая мать, которая бранила и наказывала его, помогала и учила. В восемь лет у нее хватило смелости подойти к дочери фараона. Благодаря ее смышлености, Моисей провел несколько лет дома, прежде чем его забрали во дворец.

Аарон сделал знак Ифамару.

— Приведи Моисея, — сказал он.

Ифамар быстро взглянул на свою тетку и побежал, не говоря ни слова. Аарон взял Мариам за руку, пытаясь согреть ее в своих ладонях:

— Моисей сейчас придет.

Она просто устала. Ей скоро станет лучше. Она отдохнет, наберется сил, и все будет хорошо.

— Моисею не остановить того, что предопределено Богом, Аарон. Разве я не была непокорной, как и другие из нашего с тобой поколения — те, что уже умерли? Просто я иду тем же путем, что и все живое в этой пустыне.

«А как же я?»

Облако мерцало и переливалось разными цветами: из серого оно стало золотым, потом ярко-оранжевым, а когда ночь сменила день — красным. Господь стоял на страже, освещая и обогревая их ночью и укрывая в тени жаркими днями.

— Я не боюсь, Аарон. Мне пора.

— Не говори так, — он потер ее руку. — Сорок лет почти закончились. Мы вот-вот войдем в Землю обетованную.

— Ох, Аарон, неужели ты до сих пор не понимаешь?

С посохом в руке к ним спешил Моисей. Аарон поднялся.

— Моисей. Помоги ей. Пожалуйста. Она не может умереть. Мы так близко.

— Мариам, сестра моя… — Моисей опустился рядом с ней на колени. — Тебе больно?

Ее лицо искривилось гримасой.

— Жизнь и есть боль.

Собрались родственники: Елеазар и Ифамар с женами и детьми, Елиезер и Тирсам сидели рядом. Пришла кушитка — жена Моисея. Улыбнувшись, Мариам протянула руку. Они уже давно помирились и стали близкими подругами. Мариам говорила шепотом, силы покидали ее. Кушитка плакала и целовала ее руку.

От страха Аарон пришел в смятение. Этого не может быть! Мариам не может умереть сейчас. Разве это не она вела народ с песнями об избавлении, песнями прославления Господа?

Ближе к рассвету Мариам издала глубокий вздох. Она умерла с открытыми глазами, устремив взгляд на огненный столп, превратившийся теперь в клубящееся серое облако. Солнечные лучи пронзали облако, оставляя на земле пятна света.

С отчаянным криком Аарон потянулся к ней, но Елеазар удержал его.

— Отец, ты не можешь прикасаться к ней.

Первосвященник не мог позволить себе стать нечистым. Иначе он не сможет исполнять свои обязанности перед народом как первосвященник! Плача, Аарон с трудом выпрямился.

— Отец? — Елеазар поддержал его.

— Уже время утренних приношений, — Аарон сам уловил резкие нотки в своем голосе, но не сожалел об этом. Разве это благость со стороны Бога — позволить его сестре прожить так долго и дать ей умереть так близко от Земли обетованной?

«Ты никогда не забываешь наших грехов, правда, Господи? Никогда».

В горе и раздражении, он вышел из шатра. Печально заголосили жены его сыновей и слуги.

Услышав их скорбную песнь, прибежали соседи. Вскоре весь стан оплакивал Мариам.

* * *

Не успели похоронить Мариам, как народ снова стал жаловаться. У скинии собрались люди, которые ругались с Моисеем:

— Почему ты привел Божий народ на это место?

Аарон не переставал думать о сестре. Каждое утро он просыпался со щемящей болью в сердце. Каждый день он должен был приходить сюда и служить Господу, и каждый день выяснялось, что эти выросшие дети не лучше своих отцов и матерей!

— Здесь нет воды!

— Зачем ты заставил нас уйти из Египта и привел сюда, в это отвратительное место?

Аарон сделал шаг вперед.

— Да что вы знаете о Египте? Вас еще не было на свете, когда мы ушли оттуда!

— Мы это слышали!

— Мы подходили близко к Египту и видели зеленую траву на берегах Нила.

— Что у нас было в этой пустыне?

— Здесь нет зерна!

— И нет смокв!

— Нет винограда и гранатов.

— И нет чистой воды!

— Жаль, что мы не умерли перед лицом Господа вместе с нашими братьями!

Аарон отвернулся. Он был слишком зол и знал, что если останется здесь, то скажет или сделает что-нибудь, о чем потом пожалеет. Он посмотрел на Моисея, надеясь набраться у него мудрости и терпения. Но брат покраснел от гнева. Он лег лицом вниз у входа в скинию, Аарон сделал то же. Ему хотелось бить кулаками по земле. Как долго им еще, по мнению Бога, вести этот народ? Эти люди решили, что у них с Моисеем есть питьевая вода? Сколько раз эти люди должны увидеть чудеса, прежде чем они поверят, что Господь поставил его и Моисея вести народ?

«Ты привел нас сюда! А они всегда винят нас! Неужели это Твой план, чтобы мы с братом погибли от их рук? Они готовы убить нас! Господь, дай им питьевой воды!»

— ТЫ И ААРОН ДОЛЖНЫ ВЗЯТЬ ПОСОХ И СОБРАТЬ ВЕСЬ НАРОД. НА ГЛАЗАХ У ЛЮДЕЙ ПРИКАЖИ ТОЙ СКАЛЕ ДАТЬ ВОДУ. СКАЛА ДАСТ ВОДУ ДЛЯ ВСЕГО НАРОДА И ДЛЯ СКОТА.

Моисей поднялся и вошел в скинию. Он вернулся с посохом Аарона в руке.

— Собери этих бунтарей!

Аарон подошел к толпе и, громко выкрикивая, приказал людям собраться у скалы.

— Хотите воды? Придите и посмотрите, как она будет течь из скалы!

Продолжая жаловаться, люди столпились у скалы с пустыми бурдюками в руках.