Ниспосланная богиней Каннон Хасэ-химэ была проникнута глубокой верой в Будду. Впоследствии она выткала из нитей лотоса картину буддийского рая…

И лотосовая мандара[132] Тюдзё-химэ известна всем и каждому.

Триста лет тому назад правительством издан был указ, которым повелевалось, чтобы все до единой кошки в столице, содержавшиеся до того на привязи, были освобождены от веревок и содержались на свободе.

И вот разные Бути, Михэ, Тама, Кома, которые до этого были привязаны за шею к столбам, были отвязаны в силу указа и получили свободу. Рады были они необычайно. Они прыгали от радости как дети. Когда наступала хорошая погода после продолжительного дождя, не позволявшего никуда выйти и побегать взапуски друг перед другом, старались выскочить на свободу. Они залезали на заборы, взбирались на кровли. Теперь они могли делать что хочется. Более пожилые и степенные устраивали на сушильнях приятельские пирушки, понатащив туда рыбы, самого лакомого для них кушанья. Молодежь, более живая и предприимчивая, устраивала на широком лугу игрища, гоняясь за бабочками, забавляясь игрой в мяч. Везде и повсюду в это время кошек было полным-полно. Они прямо-таки забрали все в свои руки и чванились необычайно, разгуливая с горделивым видом, задрав кверху нос и вытянув вверх, как палка, свой длинный хвост: «Мы-де не кто-нибудь, а всесильные кошки и пользуемся особым вниманием у правительства. Нам предоставлено повсюду жить на свободе. Попробуй кто-либо только коснуться кончика наших ушей, сейчас же взорвем мы его вот этими самыми своими когтями. Распростирайся в страхе ниц перед нами и сметай пыль с кончиков наших усов».

Да, поистине это было хорошее время для кошек, лучше его уже и не было. Но для кого не было оно хорошим, так это для крыс. Крысы, исконные враги кошек, не любят и боятся их. Заслышав только кошачий голос, они уже начинают дрожать, и замолкает их писк «тцю, тцю, тцю». И теперь, когда эти ненавистные им кошки стали бродить на свободе и разгуливать повсюду, крысам пришлось быть особенно бдительными и осторожными. Съежившись, забились они по чердакам, на дне водостоков, по грязным норам. Добывать пищу стало невозможным. И только по временам, когда очень уж начинал донимать голод, пробирались они потихоньку в кухню или какой-нибудь шкаф; но если только попадались на глаза кошке, то тут им приходил и конец. Житья не стало крысам совсем. И достать какой-нибудь ломтик сушеного моти[133] или кусочек свечи стоило риска жизни. Невтерпеж стало крысам. И вот как-то ночью, когда люди и кошки заснули глубоким сном, собрались они все в одном амбаре на совещание, чтобы обсудить и решить, как же быть им дальше.

Из среды их отделилась пожилая уже, умная на вид крыса. Взобралась она на самый высокий из ящиков и, окинув взглядом все собрание, начала держать такую речь:

– Послушайте, господа! Ныне кошки забрали большую силу, и нам, крысам, остается только перенести свои жилища в пустынные горы или же, забившись по норам, питаться сажей и грязью из помойных ям. Что за проклятое положение! Кошки в десять раз больше нас, и тягаться с ними нам нечего и думать. Но оставаться в таком положении, как сейчас, тоже нам нельзя. В конце концов мы все перемрем с голода. Но вот что я думаю. Самое лучшее, по-моему, это обратиться с просьбой к людям, чтобы они опять крепко-накрепко попривязали кошек на веревки, как это и было раньше. Кстати, есть тут в одной кумирне знакомый мне монах, жалостливый и сердобольный. Пойду-ка я к нему и попрошу его помочь нам в беде. А вы все ждите меня здесь, не расходитесь!

Все собрание одобрило такое решение.

– Просим, покорнейше просим!

– Хорошо! Сейчас же пойду попрошу.

– Дорогая, только смотри будь осторожна!

– Ничего! В кумирне кошек нет.

Быстро изладившись, крыса торопливо направилась в кумирню.

Пришла к монаху:

– Почтеннейший монах! А, монах! Я пришла с просьбой к тебе.

– Да ты ведь, кажется, крыса! Ну что там за просьба у тебя?

– Дело в следующем. Как ты изволишь знать сам, почтеннейший монах, теперь во всем городе кошки содержатся на свободе, ну и наше крысиное положение стало из рук вон плохо. По вечерам они рвут нас на части по водостокам, по утрам откусывают нам головы на кухонных порогах. Беда да и только! Добывать ежедневное пропитание стало нам очень трудно, и если так пойдет дальше, то в недалеком будущем мы все поперемрем с голода. Не ужасно ли это? Какое несчастное, жалкое положение! Так вот, высокочтимый монах, ты милосерден и сострадателен. Да к тому же я знаю, что Будда не дозволяет убивать никакое живое существо. Поэтому я пришла к тебе с покорнейшей просьбой. Помоги нам в нашей беде. Соизволь убедить правительство, чтобы оно повелело опять привязать кошек на веревки. С этой именно просьбой и пришла я к тебе. Наму Амида буцу! Наму Амида буцу! – просила крыса, молитвенно сложив лапки.

Молча слушал монах ее речь, а потом заговорил в ответ крысе:

– Положение ваше жалкое. Это правда. Но опять и вы сами далеко не без грешка. Да вот сказать, к примеру, спрячу я себе старательно сушеных бобов или моти – вы тотчас же скрадете. Оклею с трудом заново зонтик – вы изгрызете его в одну ночь. Куплю крахмала – вы весь его уничтожите, прежде чем я успею попользоваться им. Получу пирожное – вы утащите его, не дав мне даже и попробовать. Да это ли только? На всем оставляете вы следы своих зубов, решительно на всем, начиная с книг и заканчивая моим монашеским одеянием. И так вы надоедливы, так досаждаете, что как ни будь милосерд, как ни будь сострадателен, а всякое терпение лопнет; поневоле будешь сердиться. А теперь, поди, о своих делишках молчишь, на кошек все валишь! Вишь, разогналась! С кошками-де справу нет! Нет, нельзя так о себе да о себе только!

Видя, что монах наотрез отказывается помочь им, и не имея ничего больше сказать в свою защиту и оправдание, опечаленная крыса поплелась обратно домой.

Придя в амбар, она рассказала, как было дело. Все собрание было опечалено, но тем не менее решило, что, очевидно, так просить не годится. Надо пообещать впредь исправиться, отказаться от всех проделок, и если попросить заступничества под таким условием, то незлобивый монах, лучший из людей, конечно, не откажет. Порешив на этом, крысы собрались все вместе и густой толпой повалили в кумирню к монаху. Пришли они. Но о ужас! У изголовья монаха сидела пришедшая раньше их полосатая, как тигр, кошка и что-то говорила. Крысы насмерть перепугались и в страхе хотели было уже бежать, но их остановила та самая пожилая крыса, что ораторствовала в амбаре.