Гонзо заезжает в Фудин докупить кое-каких продуктов для пира и показать нам сводчатый рынок – одну из немногих уцелевших построек во всем Аддэ-Катире, по которой можно понять, что теперь лежит в руинах. Он весь резной, как готический собор, крыт черепицей сочных синих оттенков и полон разнообразных бассейнов и альковов. Кроме того, это аванпост черного рынка (вероятно, даже загнивания); наши власти и Эрвин Кумар очень бы разозлились, узнай они, что рынок работает под нашей защитой. Мы завоевали эту деревню (на самом деле нет, мы ведь на не-войне и ничего не завоевываем, а просто живем тут и обеспечиваем страну кадрами и полицией), но принадлежит она Захир-бею.

Более нейтральной территории в Аддэ-Катире не сыскать, и мы свободно бродим по рынку, не привлекая к себе внимания. Пахнет беконом, жареным мясом, фруктами и еще чем-то пикантным и волнующим. Рынок освещается свечами и масляными лампами, которые свисают с крючков, вделанных в черепицу. Выглядят они так, будто их повесили здесь еще до моего рождения. Скорее всего, так оно и есть. (Плечо Ли идеально устроилось под моей рукой. Я чувствую ее тело, пальцы на моей спине. Ли пробивает дрожь, когда я легонько поглаживаю ее бедро.)

Темноглазый торговец в сверкающей шапке и приличной белой рубашке громоподобным хлопаньем в ладоши привлекает наше внимание. Получив его, он выскакивает вперед и разом обнимает нас всех, точно ждал нас много дней, куда ж мы запропастились? Рубашка плотно обтягивает его внушительный живот, и нижняя пуговица проигрывает битву: обнажается участок коричневой кожи, пугающе голой. От толстяка пахнет…

– Шафраном! Да! Мы торговали им еще до прихода англичан! – трубит он. – Мы торгуем им испокон века. Наши дети рождаются с шафранными сердцами, наши матери убаюкивали нас таблицами мер и весов. Других истинных торговцев шафраном в Аддэ-Катире нет. Здесь, в Фудине, шафран сам хочет продаваться. – Толстяк наклоняется ближе и улыбается. – Если подбросить горсть шафрана в любом месте Азии (кроме России, в этой безумной стране полно медведей и игривых женщин изо льда), он полетит по ветру и дождем выпадет здесь, в Фудине, а я, Рао Цур, поймаю его в коробку и поздравлю с возвращением домой. Мы знаем тайный язык шафрана, умеем его любить и беречь. И мы продаем его лишь достойным людям, всегда по достойной цене… – Он с легким недоверием поглядывает на Гонзо, затем на нас с Ли и вновь взрывается: – Шафран – для любовников! Эти двое ведь любовники, так? Хмм?

Тут, как будто нам еще не хватило сладостного унижения, выясняется, что у Рао Цура есть жена – худая и скорбно красивая. Она всплескивает невероятно длинными руками и разводит их в стороны, сгибая и разгибая локти, так что становится похожа на взбешенную цаплю.

– Олух! Рао, ты олух! Я вышла замуж за шута. Да простит небо твою неотесанность, иначе стыд мой разрастется и прибьет меня на месте. Ровно на этом месте, о да! Матушка (благослови Господь ее почившую душу) сглупила, обещав меня тебе в жены. О, сказала она, сын моей подруги Ситы и моего друга Лая не может вырасти плохим человеком, ибо она мудра, а он красив, и они верны друг другу. О да, сказала она, это будет большое благо для моей дочери. Ха! Слышишь? Ха! Когда пришло время, я, глупая, взглянула на широкоплечего юношу, увидела в его глазах огонь и вспыхнула, как продажная девка! О да, мы были молоды, и я думала только об изгибающихся спинах, о потных телах и сладком, цепком блаженстве! Я кивнула и согласилась, потому что думала не головой, а другим местом! Ха! Теперь смотрите на него! Он жирный! Жиреет, когда вокруг все мрут от голода! Как ему это удается? Кто знает? Уж точно не я, отощавшая! Я похожа на паука, мною впору пугать детей! Старая ведьма, палка, такую и ветер переломит. О, прежде я была хороша – грудь как шелковая подушка магараджи. Эта грудь пробуждала неистовую похоть, мужчины за нее сражались, а женщины драли на себе волосы. Ха! А теперь? Смотрите! – Она выпячивает нам на обозрение внушительную грудь, слегка увядшую от времени или трудной жизни. Зато мышцы шеи выдают силу и крепкое здоровье. – Я нищенка! Жалкая старуха! И все из-за тебя! – говорит она Рао Цуру, который тоже с интересом рассматривает предъявленный бюст. – Теперь же, когда ты должен продавать шафран, чтобы прокормить семью и, быть может, вернуть хворой жене ее былые силы и красоту, хотя, видит Бог, от твоего расточительства она увяла навсегда, и ты, несомненно, подумываешь выбросить ее на помойку, как сношенный жилет, теперь, говорю я, ты обижаешь этих добрых людей, ведь даже слепцу ясно, что они еще не любовники, а ты смутил их, и они могут никогда ими не стать! Стыдись, как толстобрюхий пес, стянувший кусок у хозяина! Ты поставил под угрозу их чувства, остолоп, а какова цена шафрану в мире, где не ценят любовь? А? А? – С этими словами она хлопается на стул и сердито глядит на мужа, барабаня пальцами друг о друга.

Рао Цур виновато смотрит на нас и подходит еще ближе.

– Покорнейше прошу меня извинить. Эту безумную женщину отдали мне на поруки (будь проклята моя сострадательность и обещание, данное отцу: всегда помогать слабым!), когда я был молод и только начинал свой путь в этом мире. Она считала себя ежихой и не разговаривала. Ухаживать за ней не составляло труда: миска козьего молока да теплая соломенная подстилка, о большем она не просила. Увы! Я позволил себе слабость. Она была так восхитительно красива, что я подумал, будто всемогущий Господь на небесах не мог обречь ее на вечное безумие. Нет, решил я, у этой девушки высшее предназначение, ангельская судьба. (Не то чтобы я считал себя частью этой судьбы, о нет, нет, Рао скромен. Рао – лишь инструмент, катализатор.) Я убедил ее пойти в школу и там обучил языку и простейшим наукам, истории и искусствам, какие знал сам, попутно доказывая ошибочность ежиной теории. Она все схватывала на лету, и я возрадовался, подумав, что сыграл роль в Божьем замысле. О да, я ликовал! Но горе Рао, он спустил с цепи зверя! Эта женщина потрясала своими грязными и похотливыми речами, и вместе с познаниями развивались ее пороки! Теперь она обращает свою похоть не на ежей, которые хотя бы в силах защищаться, а на бедного честного Рао! Она считает себя моей женой и, хуже того, обзавелась (путем безустанного совокупления с уличными торговцами и троглодитами) целым выводком детей, которые еще ужасней матери! Несчастный Рао, прикованный к кошмарному суккубу и ее отродьям, поплатился за свою самонадеянность… однако… на сей раз я допускаю, что она явила миру часть истины, как свинья, валяющаяся в грязи, нечаянно откапывает краеугольный камень храма. Вы не любовники! Я вас обидел! Я ляпнул глупость (умственные болезни этой старой карги дьявольски заразны) и возмещу ущерб… быть может, скидкой, если вам будет угодно купить большую меру шафрана?

Дорога медленно ведет нас дальше, холмы сменились лесами. Я дремлю, убаюканный мягким давлением Лииной попки на нижнюю часть моего туловища. Она опирается на меня, пот проступает сквозь одежду – коварный, сексуальный, марципановый запах мешается с терпкой смолой госпиталя. Ли не может не знать, что я мечтаю о ней, представляю себе ее губы и ягодицы. Мы теперь слишком близки для таких секретов. Она прислоняет голову к моей и выдыхает. Я улавливаю легкий аромат мятной пасты, а потом чувствую вкус ее легких; очень интимный выдох.