В этом случае уже и самый последний дурак не устоит: с голой женщиной как-то вообще приходится только признавать поражение.

Она осталась на спине, раскинув руки и часто дыша, я молча лежал рядом, наконец проговорила медленно, словно засыпая:

— Ты очень… необычен…

Я не стал спрашивать, в чем именно необычен, догадываюсь, я вообще о себе могу такого надогадываться, промолчал, пусть говорит, а ее голос стал еще задумчивее:

— Возможно… потому что… Улучшатель?

Ее долгое молчание подсказало, что пора что-то ответить, я промямлил:

— Я Улучшатель… э-э… стихийный. Ничего не соображаю, а потом р-р-р-р-раз!.. и что-то озарилось. Озарение, значит… Как заря.

— Утренняя или вечерняя? — спросила она.

— Не знаю, — ответил я, — главное, чтоб зарево. И поярче, поярче. Живая легенда, как-никак. Должен соответствовать высокому предназначению.

— Какой-то ты непонятный, — сказала она расслабленным голосом. — Карнар хочет выдвинуться из старших слуг в помощника управителя, Фрийд мечтает заработать денег и жениться, Полипу только бы хорошо выпить за чужой счет… а что хочешь ты?

— Только тебя, — сказал я.

Она покачала головой:

— Ты даже и не прикидываешься, что врешь.

— Я же легенда, — напомнил я, — а легенды всегда врут. Тут главное, чтобы врать красиво и артистично! Тогда это не вранье, а высокое искусство. Весь мир, дескать, иллюзия, только искусство реально. То есть брехня, если проще.

Она покачала головой:

— Так что жаждет живая легенда?

— Ладно, скажу правду, — ответил я. — Моя главная мечта — поступить в ученики к магу Рундельштотту. Это же так здорово — помогать такому, а заодно и самому учиться!

Она хихикнула:

— Чему учиться, женщин зачаровывать? Глупый, тебе стоит улыбнуться вот так, как ты уже умеешь, и любая и так твоя. Мужчины все почему-то грубые, а ты вовсе нет, хотя вообще-то грубый, но совсем не так.

— Да ладно, — сказал я с недоверием, — вон герцог Хоткиндгард такой элегантный, вежливый, учтивый… Не говоря уже, что красавец…

— Герцог Хоткиндгард?

— Говорят, — сказал я осторожно, — власть постепенно переходит к нему?

Она даже отшатнулась в изумлении.

— Что за глупость! Чтоб королева да с кем-то ею поделилась?.. Да она убьет любого, кто только протянет руку к короне!

— Но герцог с нею спит, — сказал я. — А значит, постепенно…

Она возразила, не дав договорить:

— Глупости. Королева скорее допустит в свою постель конюха, чем герцога.

— Почему? Он так величав…

— Именно потому. Конюх просто конюх, а герцог спит и видит себя королем. Потому королева не допустит до постели уже потому, что это усилит герцога. При дворе и… вообще. Не понимаешь?

— Понимаю, — ответил я с уважением. — Все во имя короны!.. Бр-р-р! Страшная женщина.

Она покосилась по сторонам, словно мы окружены толпой народа, и прошептала с большими глазами:

— Даже не представляешь!..

— Мне просто магия нравится, — объяснил я. — Это же так интересно! Открывать великие тайны…

Она наморщила носик.

— Ну, не знаю, не знаю. Женщинам неинтересно. Мы идем за вами в уже открытый вами мир. И начинаем там обустраивать гнездышки… Хотя знаю! Рундельштотт — наш маг, он, как Строуд, тоже выходит из своей ужасной башни принимать у крестьян всякие травы, что заказывает. Но ему нужно мало, не то что Строуду. За ценные платит особенно щедро. Если что-то принесешь… да не простое, а чтоб заинтересовался…

Сердце мое стукнуло чаще, я помню, что, если не хочешь умереть от жажды, должен пить из всех стаканов.

— А чем, — спросил я как можно небрежнее, дескать, просто поддерживаю разговор, — его можно заинтересовать?

— Не знаю, — ответила она, — слышала, в последний раз обещал щедро заплатить тому, кто принесет ему траву-синюху с горы Звездная… она вон там, сам увидишь в окно, когда встанешь… нет-нет, ну что ты так сразу? Это же обидно, полежи еще, погладь, так ни один мужчина не делал, а ты все так по-особенному…

Я гладил и слушал ее счастливое и беспечное щебетанье, наблюдая, как в комнате медленно темнеет.

Наконец она сладко потянулась, промурлыкала:

— Ты лежи, я зажгу свечу и сразу вернусь. Мне нужно быть у Кареллы только рано утром.

— Я бы рад, — ответил я, — но, увы, надо идти.

Она посмотрела вроде бы весело, но глаза стали серьезными.

— Пойдешь на Звездную? Это через Зачарованный Лес…

Голос ее прозвучал печально, я сказал поспешно:

— С чего ты взяла?.. Я живая легенда, хочу живой и остаться.

— Нас, женщин, — ответила она невесело, — обмануть трудно. Как только я сказала тебе про ту гору, ты только о ней и думал. Ладно, иди, но помни: оттуда редко кто возвращается.

— Живым? — спросил я прежде, чем понял, что сморозил глупость.

Она ответила очень серьезно:

— Неживыми тоже не возвращаются.

Холодок пробежал по спине, по ее виду похоже, что откуда-то возвращаются и неживые, а вот с горы Звездная вообще никто, все остаются там, живые и неживые.

— Но все-таки возвращались! — ответил я бодро.

— Но очень быстро умирали, — ответила она. — Знаешь, мне как-то не хочется, чтобы ты умер. Очень уж ты необычный.

— Мне тоже, — ответил я, — не совсем хочется. Даже если красиво и героически. Хотя кто увидит? Так что я, скорее всего, только посмотрю на ту гору вблизи и… вернусь.

— Лучше издали.

— Хорошо, посмотрю издали, — пообещал я. — Нет-нет, отсюда слишком издали. Подойду ближе и посмотрю издали.

— Но только не в ближайшие три ночи, — прошептала она.

— Почему?

Она изумилась.

— Ты не знаешь?

— Нет… а что нужно знать?

Она прошептала совсем тихо, то и дело пугливо оглядываясь:

— Я подслушала нечаянно, по таблицам колдунов какая-то из ближайших ночей станет трехлунной.

Я насторожился, пытаясь припомнить, чем же это опасно…

— И что?

— Когда на небе три луны, — шепнула она, — темная магия уже не льется на землю, а обрушивается лавиной… и подчиняет себе все. Потому от мала до велика должны быть дома и сидеть при зажженных свечах. Правда, такое бывает очень редко.

— Я в магию не верю, — ответил я, — атеист, значит. А раз не верю, то как она меня сумеет?