– Подождем, пока уйдут в море. Пойду искупаюсь, – решил Георг.

Он разделся и, пригибаясь, почти ползком, пошел к океану. Сполз в воду и медленно поплыл вдоль берега. Гребни невысоких волн светились в лучах утреннего солнца, переливались разноцветными бликами, складывались в узоры, рассыпались и снова складывались. Мириады, мириады мириадов волн перед глазами плескались, переливались, исчезали и вновь возникали. Имей Георг хоть малейшую склонность к абстракциям, он бы несомненно решил, что вот это и есть бесконечность, что он плывет в бесконечности. Он вторгся в нее, она приняла его с равнодушной лаской. Невозможно было представить себе, что в этот момент где бы то ни было есть кто или что еще кроме нее. Ни желтых субмарин, ни белых пароходов, ни городов, ни людей, – лишь он один рассекает свою бесконечность. Но Георг не ведал ничего про абстракции, он просто и с удовольствием плавал.

Плавал долго и на берег выбрался с большим трудом – начинался прилив, он ощутил это по силе прибоя. Долго лежал на песке, потом побрел к своим спутникам.

Рыбаки на двух лодках уже вышли в океан, в полукилометре от берега ставили сети. Если идти, скрываясь за песчаной грядой, они, конечно, их не заметят, но за грядой должна стоять деревня. Поэтому Георг решил идти по пляжу, пусть видят, они далеко.

Георг пошел на разведку. Деревня и вправду была рядом в небольшой рощице. Они медленно пошли по склону гряды, оставаясь невидимыми с берега. Прошли без приключений деревню, но не успели отойти, как увидели, что сзади появились люди.

– Ложись! – крикнул Георг и вжал Ингрид в горячий песок.

Жинито впереди тоже остановился, присел на корточки.

Кажется, их не заметили. Это были женщины, в набедренных повязках, по пояс голые. Они спустились к океану метрах в ста от датчан и расселись полукругом около самой воды, так что волны почти докатывались до них. Спустя минуту к ним спустился еще и мужчина – старик-ому с корявой палкой в одной руке и холщовым мешком в другой. Он сел в центре, и тут же одна негритянка, молоденькая, судя по торчащим конусам упругих грудей, подошла и опустилась перед ому на корточки. Женщины запели, за шумом прибоя их голосов слышно не было, но хорошо было видно, как они раскрывают рты и прихлопывают ладонями в такт. Пели долго. Потом встали и принялись приплясывать вокруг старика и девушки, хлопая себя руками по бедрам. Из круга поочередно выходили негритянки и что-то вешали на шею и на запястья девушки.

– Она жертва, – убежденно сказала Ингрид. – Ее убьют.

– Не знаю, – ответил Георг.

Им было невыносимо жарко лежать в песке под уже высоким солнцем, надо было выбираться.

– Я ползу наверх. Вы за мной, – сказал Георг.

Он медленно выполз на гряду и окопался. Рядом сразу оказался Жинито, потом подползла Ингрид. Оттуда им была видна и деревня сзади, и пляж впереди. Они поползли по верху до чахлого кустика, там была хоть какая-то тень, окопались. Идти дальше было опасно.

Тем временем ому достал из мешка черную курицу, большой нож – катану и глубокую миску из выдолбленной тыквы.

– Это жертва, – сказал Георг.

Старик держал курицу одной рукой за шею, та бешено молотила крыльями по воздуху. Он поднес катану к ее горлу и одним движением отсек голову. Кровь хлынула струей, а крылья по-прежнему били воздух. Негр направил струю в миску и держал долго, пока напор не иссяк. Потом передал миску толстой женщине, с грудью, свисавшей ниже пупка. Та зашла в воду, зачерпнула океанской воды, вернулась и протянула миску старику. Он сделал какие-то пассы руками над этим странным коктейлем, потом протянул сосуд молодой негритянке. Та отпила несколько глотков. Ингрид скорчилась.

– Буду блевать, – прошептала она, и ее тут же вырвало.

– Ползем. Здесь сдохнем, – сказал Георг.

На берегу продолжались пляски, а беглецы, пригнувшись, посеменили по склону дальше. Потом, в том месте, где он слегка изгибался, они вышли на берег. Теперь их никто не мог видеть.

Пошли по самой кромке воды, песок там не жегся, а ветер давал иллюзию прохлады. Спустя час они увидели большую тростниковую хижину и белый джип в ее тени. На веранде сидели люди. Судя по тому, как их темные очки контрастировали с лицами, это были европейцы. Георг сказал:

– Пришли.

При этих словах Ингрид рухнула на песок.

Их привезли в военный госпиталь. У Ингрид обнаружили малярию, которая дала осложнение – инсульт. Пять дней она была без сознания.

Реакция на СПИД у нее оказалась отрицательной. Через месяц ее отправили на родину. Вместо молодой женщины родные встретили изможденное существо с потухшими глазами. Родных было немного – дядя с женой и их дочь, кузина Ингрид. Да полсотни журналистов – шумиха в газетах и на телевидении поднялась изрядная. Через пару дней про нее забыли.

Все, кроме Георга. Через полгода он приехал навестить Ингрид. Она жила у кузины. Открыла дверь: Георг стоял, держа за руку Жинито в красной вязаной шапочке.

– Блин, наркота! – всплеснула руками Ингрид. – Откуда ты его выкопал?

– Усыновил. Это было не очень сложно. Не было у него никакой сестры. Никого не было.

Сидели во дворике, пили чай. Потом Георг сказал, что правительство предложило ему работу.

– Тут неподалеку есть дом. В нем живут дети. Больные. Мне предложили быть старостой. Хочешь со мной?

– Я алкоголичка, наркота.

– А я наркоман.

Закончилось сватовство почти сентиментально: помявшись, Георг вытащил из кармана зеркальце на грязном сизалевом шнурке. Ингрид улыбнулась желтыми зубами.

I

Я-то был уверен, что аутисты все время раскачиваются на манер Дастина Хоффмана в «Человеке дождя» или вроде хасидов у Стены Плача. Оказалось – нет. Во всяком случае, не всегда. Потом я узнал, что аутисты – люди мало того что часто весьма талантливые, но еще и добрейшие – мухи якобы не обидят. Кроме того, способны к арифметике, вернее, к счету. Про арифметику я точно знаю из первых рук, то есть от Алеши Светозарова. Тут у него с Дастином Хоффманом многое сходится. Но про мух – сомнения. Они возникли во время чтения его записок. Надо же было такое написать, хотя и не без литературного блеска. Я бы эти записки выдвинул и на Букер, и на Антибукер, и даже на Заебукер, пользуясь терминологией милейшей Марии Васильевны Розановой, и черт знает еще на что. В них очень видно, что они, как говорится, от чистого сердца. Хотя кое-что в них и очень смущает, фактологически смущает.

Итак, для меня совершенно очевидно, что Алеша Светозаров не одних мух и лягушек обижает, хотя и делает это из соображений благородных и справедливых. Не менее очевидно и то, что он обижал кое-кого и помимо мух, но этих он обижал уже, так сказать, виртуально. Я почти в этом уверен и, чтобы не томить вас сюжетными оттяжками, приведу лишь один (а их множество!) выдающийся пример из его записок.