Я пристально смотрела на него, борясь с внезапно нахлынувшим отвращением, которое ему всегда удавалось вызвать во мне, и вдруг у меня в сознании всплыли мои тревожные сны о нем, от которых меня бросало в жар. Кенна, голый Кенна, съежившийся у моих ног, с исполосованными моим кнутом плечами. Пройдя мимо него, я подняла кувшин, вынесла его и поставила на стол Гуи. Вернувшись, я собрала тряпки и вышвырнула их тоже. Одну за другой я задула лампы. Потом ухватилась за край двери и начала закрывать ее. Наши лица были очень близко.

— Я решила не работать сегодня, — сладко пропела я. — Тебе придется прийти еще раз. Когда здесь будет Гуи.

Он улыбнулся, но его глаза оставались холодными.

— Не смей богохульно касаться его имени своим маленьким грязным ртом, простолюдинка, — тихо сказал он. — Ты заносчивая, наглая и самовлюбленная. Более того, ты вообразила себя намного более важной персоной, чем ты есть на самом деле. Я обязательно пойду к Харшире и скажу ему, что ты строишь мелкие козни и нарочно мешаешь порядку, установленному в этом доме. Тогда и посмотрим, чье слово имеет больший вес.

Я не пошевелилась. Яростно вцепившись пальцами в дверь, я напряженно размышляла, все сильнее сжимая край деревянной панели. Разумеется, он был прав. Здесь я не имела власти, и глупо было усиливать эту вражду. Гуи не станет беспокоиться по таким пустякам, а Харшира грозно вызовет меня к себе и будет ужасно браниться. Я не хотела уступать этому мерзкому самоуверенному типу. Придвинувшись к нему почти вплотную, я прошипела:

— Ты ведь любишь Гуи, верно? Безумно и безнадежно, и исступленно ревнуешь его ко мне, потому что, хотя ты и прикасаешься к его телу, моешь и одеваешь его, снимаешь с него обувь и откидываешь его простыни, ты не можешь разделять его мысли. Только мне, единственной, известно, о чем он думает. И я единственная, с кем он говорит о своей работе.

Это было жестоко, жестоко и совершенно бесполезно, но мной двигала моя собственная неосознанная ревность. Я хотела обладать Гуи сама, не только работать с ним в приятном уединении комнаты, где хранились травы, но делать для него все то, что было во власти Кенны. Я видела, как затрепетали его ноздри, как от ненависти сузились глаза, и я поняла, что не ошиблась.

Мое сердце наполнилось мрачным ликованием, пальцы расслабились, и я припала к нему всем телом, которое вдруг стало гибким и податливым, будто расплавилось. Мой рот сам нашел его губы, прежде чем я успела понять, что делаю. Я чувствовала, что он оцепенел от неожиданности, его губы были твердыми под моими губами, но потом они затрепетали и раскрылись, и тут же неистовая горячая волна прокатилась но моему телу, обжигая низ живота и пах. Вырываясь, он больно укусил меня и яростно оттолкнул. Я вскрикнула, отшатнулась, натолкнувшись на стол и прижала руки к дрожащим губам, а он схватил одну из своих тряпок и вытер свой рот. Его трясло.

— Ты порочная маленькая дрянь, — прошептал он. — Так ты думаешь, что разделяешь с ним его работу, да? Да ты и понятия не имеешь, в чем действительно состоит его работа. А что до его мыслей, не обманывай себя. Они глубоки и неведомы и очень далеки от всего, что могла бы себе вообразить самодовольная блудница вроде тебя. — Он шагнул ко мне, и я отпрянула, решив, что он собирается ударить меня, но он начал собирать свои причиндалы. — Я служу ему дольше, чем ты живешь на свете, — продолжал он с презрением, — и я останусь здесь еще долго после тебя, потому что семя разложения уже пустило ростки в твоем теле, дитя Сета. Одевайся в тонкий лен сколько угодно. Крась лицо и ходи с напыщенным видом. Ты все равно останешься вульгарной маленькой крестьянкой, и никакое волшебство по всем Египте не прибавит твоей крови и капли благородства.

— Ревнивец! — крикнула я, губа у меня уже распухала.

Он имел наглость снова улыбнуться.

— Нет, Ту, мое отвращение к тебе — это не ревность, — выходя из комнаты, бросил он через плечо. — На тебя я не стал бы растрачивать даже такие примитивные и низкие чувства.

— Это ревность! Конечно ревность! — яростно выкрикнула я, когда дверь за ним уже закрылась. — Ты не смеешь говорить со мной так! — Я была помощницей Мастера, а он всего лишь жалким слугой, уборщиком.

Быстро подойдя к внутренней двери, я резко закрыла ее, начала затягивать замысловатые узлы шнура и вдруг совершенно успокоилась. Руки перестали дрожать. Дыхание выровнялось. Я вдруг ясно поняла, что у меня на губах остались следы его зубов. Нужно будет сказать Дисенк, что я поскользнулась и ударилась о край кресла. Гуи я скажу то же самое, но что ему скажет Кенна? Станет ли он жаловаться на меня? Скажет ли он Мастеру правду и поверит ли тот ему? Как много я значу в жизни Гуи и как сильна его привязанность ко мне? Много ли неприятностей может Кенна доставить мне сейчас и в будущем, если станет лить яд в уши Гуи?

Яд.

С узлами было покончено, спутанные концы шнура висели на полированной панели двери. Я смотрела на них невидящими глазами, осторожно трогая пальцами свой пораненный рот. Я повела себя отвратительно, подстрекая Кенну. Я была не в состоянии контролировать себя, но, с другой стороны, я получила хороший урок и поклялась, что впредь всегда буду контролировать свои эмоции и ничего подобного больше не повторится. Никогда. Одного раза достаточно. Лучше бы я сама укусила себя за губу и молчала, чего бы мне это ни стоило, но было слишком поздно что-либо изменить. Я сама себе навредила. Кенна был теперь моим злейшим врагам, способным настраивать против меня Гуи незаметно, вдали от посторонних глаз и ушей. Поэтому один из нас должен уйти, и это буду не я. В глубокой задумчивости я направилась в свою комнату.

Дисенк в ужасе вскрикнула при виде моего легкого увечья, всплеснула ручками и немедленно послала за соленой водой и куском сырого мяса. Потом она осторожно, со знанием дела, омыла припухлости и заставила меня сидеть, прикладывая мясо к губам, пока опухоль не спала. После этого она намазала мне губы медом. Я едва ли сознавала, что она делает. Мой мозг лихорадочно работал, я мысленно перебирала отравляющие порошки из запаса Гуи. Возможно, болиголов. Листик болиголова, брошенный в салат Кенне, вызовет у него слабость в ногах, и он не сможет нормально ходить. Его зрение тоже ослабеет и сердце будет биться неровно. Преимущество болиголова было в том, что его симптомы начинают проявляться только через час или более после приема, но, хотя Гуи и научил меня свойствам ядовитых растений, он не сказал, в каких количествах их нужно использовать. Если дать слишком много, Кенна может умереть. Если слишком мало, он поправится через день-другой и вернется к Мастеру. Корни болиголова, собранные весной, были безвредны, но что значит «безвредны» — они совсем не подействуют или вызовут только легкое недомогание? Освежающее питье, приготовленное из листьев дурмана? Гуи включил в один из своих рецептов совсем небольшое количество дурмана. Но поскольку ядовитые свойства дурмана известны каждому врачевателю в Египте, Мастер почти наверняка распознает болезнь Кенны. Рвотный орех? Это наиболее опасный яд из всех, что имелись на полках кабинета, умереть можно только от одного запаха, он убивает даже при попадании на кожу. Гуи описывал мне его действие в ужасающих подробностях. Если но глупости я допущу оплошность, то смерть неизбежна. Но в очень маленьких лекарственных дозах он не действует вообще, и невозможно использовать для лечения болезней некое среднее количество. Этот яд либо убивал, либо не оказывал вообще никакого действия.