Стоявший в глубине костела Римма, прислонясь к деревянной колонне, слушал нестройное пение смешанного хора. Грузный, одутловатый монах читал макаризмы, подпеваемые коленопреклоненными молящимися. Падре Мариано де Эррера опустился перед престолом на одно колено, затем легко поднялся и прошел дальше, продолжая священнодействие. Совершив по ходу службы подобную операцию несколько раз, он взял украшенную драгоценными каменьями книгу святого Евангелия и, поцеловав ее, произнес: «Евангельскими изречениями да изгладятся наши согрешения...» Пропев Символ Веры и сняв покров с чаши, патер вознес хлеб на дискосе, молвя: «Прими, Святый Отче, Всемогущий Вечный Боже, сию непорочную жертву, которую я, недостойный раб Твой, при-ношу Тебе... за бесчисленные грехи, оскорбления и нерадения мои, и за всех здесь присутствующих...» Не дожидаясь завершающего службу «Итэ, мисса эст...» («Идите, месса окончена...» — слова, которыми обычно заканчивается служба в костеле), Римма выскользнул из храма божия.

Подле караульной несколько индейцев играли в палочки «на корысть». Игра эта была широко распространена среди всех почти калифорнийских племен, обитавших к северу от залива Святого Франциска и населявших долину реки Сакраменто с ее многочисленными притоками, а также окрестные леса и горы. Послушник остановился посмотреть на немудреную забаву, которая заключалась в том, что один из игроков, стоя на коленях, беспрестанно, с кривляниями и прибаутками, дабы отвлечь внимание соперника, вертел в руках пучок небольших палочек. Когда же, по его расчету, другой игрок притуплял бдительность, он мгновенно прятал несколько палочек в траву, а руки с остальными закидывал за спину. Весь фокус заключался в том, что соперник должен был отгадать, где и сколько палочек находится. Игру прервали громогласные возгласы и нетерпеливый стук в крепостные ворота. Краснокожие стражи побросали палочки и схватились за оружие. Из караульной, позевывая, вышел высокорослый офицер-испанец с перешибленным носом. Несмотря на зной, на нем был мягкий белый плащ из шкуры калифорнийского благородного оленя.

Скоро ворота распахнулись, пропуская очередную партию невольников. Здесь были отловленные для работных дел вольные индейцы, а также несколько захваченных вместе с ними повстанческих вождей. Последние все были закованы в железо. Впереди выступал стройный мивок с правильными, почти европейскими, без каких-либо монголоидных признаков чертами лица. Несмотря на тяжелые ножные кандалы, он передвигался удивительно легко, словно крадучись, по-кошачьи. Верно, именно поэтому и получил он от своих единоплеменников прозвище Серая Пума. Одним лукавым прищуром глаз приветствовал он послушника, уловив по-детски открытый и сочувственный взгляд. Римма не-вольно ответил тем же: невесть почему смущенная улыбка тронула его губы. «Помпонио!..» — услышал он позади себя таинственный шепот. Краснокожие стражи с суеверным трепетом смотрели вослед тому, одно имя которого наводило ужас на всех обывателей Испанской Калифорний.

Благодаря предательству вакеров Серая Пума уже не единожды оказывался в руках испанцев, однако всякий раз он неизменно ускользал от своих тюремщиков, выпутываясь при этом, казалось бы, из самых безнадежных ситуаций: находясь в наглухо замурованном подземелье, в подвешенном к суку аркане с петлей на конце, в высохшей до хруста под палящими солнечными лучами бы-чьей коже, туго перевязанной ремнями... Как удавалось ему это, никто ответить не мог. Стоустая молва гласила, будто наделен он был ведовскими знаниями и поддерживал непосредственную связь с потусторонними сверхъестественными силами.

Так или иначе, но теперь Помпонио вместе с другими повстанцами помести-ли в «каменном мешке», примыкавшем к восточной стене основного монастырского здания миссии Сан-Игнасио. Единственное решетчатое оконце, расположенное в полутора саженях от пола, скупо освещало волглый с покрытыми плесенью, осклизлыми стенами склеп. Раньше в этом каземате, равно как и в примыкавшем к нему застенке (оборудованном теперь по образу и подобию помещений средневековых инквизиционных трибуналов, со всеми соответствующими атрибутами), предполагалось устроить корректориум — камеры для провинившихся монахов. Но так как монахов было немного, а «достойных наказания по нерадивости» индейцев-невольников, напротив, всегда хватало, помещение так и закрепилось за ними. Тех же, кто пытался бунтовать, тут же, на небольшом треугольном дворике, одна стена которого примыкала к застенку, другая была крепостной, а третья граничила с монастырским кладбищем, обертывали в мокрые бычьи шкуры и бросали на солнцепек: шкуры стягивались, ежились и причиняли несчастным неимоверные страдания. Нередки были случаи, когда подобная процедура оканчивалась смертью.

Счастливый случай позволил Римме отыскать к решетчатому оконцу ход, прорытый беспокойным поросячьим племенем со стороны кладбища. А потому в самом скором времени узники стали получать хотя и ничтожную, но все же добавку к своему скудному рациону...

По чрезвычайному случаю — не каждый день ловят Помпонио, да еще вкупе с другими главарями бунтовщиков,— в миссию в сопровождении целого ряда духовных и официальных светских лиц прибыл сам президент Ордена, падре Бартоломе. Глава францисканцев в отличие от падре Мариано де Эрреры (готового, по его же собственному признанию, сжечь на костре любого, если то понадобится для спасения души) был решителен, но благоразумен, исполнен верою, но без фанатизма. Мариано де Эррера настаивал на немедленной казни индейских тойонов. Соглашаясь в принципе с настоятелем Сан-Игнасио, падре Бартоломе находился в то же время в немалом сомнении: не вызовет ли это нового, еще более мощного выступления индейцев? Живой Помпонио, несомненно, опасен, но не будет ли он еще более опасен мертвым? Слава богу, подобных прецедентов в истории хоть отбавляй. С другой стороны, быть может, удастся кого-нибудь из захваченных тойонов переманить на свою сторону.

«Нет,— решил про себя отец-президент,— вздернуть их мы всегда успеем. Из монастырских темниц не выходит никто. Пресвятая Дева Мария, наша святая заступница и охранительница, тому надежной порукою. Ведь до сих пор Помпонио попадал только в руки светских властей... Надо поговорить с падре Хесусом, он хоть немощен и слаб, но разум, благодарение Господу, пока не покинул его. Он из сынов лойоловых, а последние, как известно, являются несравненными доками по части различного рода нечистых дел. Не присоветует ли чего?..» Падре Бартоломе совсем утвердился в своем намерении и велел до начала «бенедикайте», перед поздней трапезой, позвать Хесуса.

Отзвонили к последнему «ангелу».

— Сервус! (Ваш слуга!) — приветствовал собравшихся введенный под руку служкою слепой иезуит — последний в Калифорнии уцелевший представитель некогда могущественнейшего, но теперь упраздненного папой Климентом XIV «на веки вечные» Общества Иисуса... В продолжение совещания падре Мариано де Эррера угостил собратьев порядочным обедом, состоявшим из множества блюд, приготовленных в чисто испанском духе. Отцы-францисканцы в коричневых рясах с откинутыми назад капюшонами восседали за длинным массивным столом. Черное иезуитское одеяние преподобного старца Хесуса резко выделялось среди них. Монашеские мантии, как и положено, были запахнуты по-женски, справа налево. Белели под бритыми подбородками накрахмаленные колоратки. С мрачных, потемневших