Она была не одна. Она чувствовала рядом его прерывистое дыхание. На мгновение прервав поцелуй, она кончиками пальцев коснулась его губ, потом погладила щеку и прикоснулась к изгибу его очков.

Он был для нее совершенно незнакомым человеком. Ни одна из его черточек не говорила ей, что рядом с ней старый друг или любовник, но она продолжала ласково гладить его лицо. Его рот снова нашел ее губы, и на этот раз поцелуй оказался более страстным, более требовательным. И эти страстность и требовательность росли, увеличивались настолько, что ей уже не оставалось ничего другого, как утолить их.

Он отбросил очки в сторону и зарылся лицом в ее шею, дыхание его учащалось. И все это время его руки находились у нее на спине, прижимая ее тело все ближе и крепче к его груди.

Любовный жар нарастал. Она издала звук облегчения, когда он коснулся сначала одной ее груди, затем второй, потом коснулся снова, но на этот раз для того, чтобы снять с нее футболку. Затем он расстегнул ей бюстгальтер и наконец принял в обе руки ее обнаженную плоть.

В школе он, возможно, придерживался всевозможных правил и ограничений, но ничего похожего на это здесь, на траве, сию минуту не было и в помине. Он оказался страстным любовником, да еще с даром чувственности, полученным от природы. Но и в самый разгар проявления своей чувственности он ни на секунду не забывал о Пейдж и интуитивно понимал все ее нужды и желания. В определенный момент его рубашка легла рядом с футболкой Пейдж, потом его брюки присоединились к ее шортам, и, как раз в тот момент, когда она подумала, что сейчас умрет, если не получит больше его тела, чем даже позволяла ей ее собственная обнаженная плоть, он с силой прижал ее спину к земле и вошел в нее.

И реальность перестала существовать. Пейдж потерялась, разрываемая на части темнотой ночи, его движениями внутри ее тела и своей собственной всепоглощающей страстью. Он поднимал ее все выше и выше над реальностью, то замирая, то снова наращивая мощь движений и от этого накаляясь у нее внутри, накаляясь до такой степени, что она, наконец не выдержала этого внутреннего жара и, издав тихий вскрик, изошла судорогами наслаждения, потрясшими ее тело до основания. Она все еще находилась в сладкой агонии, когда и он доплыл до своего берега.

Реальность возвращалась медленно и неохотно, прерываемая тихим шепотом, вздохами и попытками как можно дольше задержать ее приход. Но она неудержимо надвигалась. Неожиданно для себя, когда постепенно прошел распаляющий ее жар и установилось нормальное дыхание после череды лихорадочных всхлипывающих вдохов и выдохов, Пейдж обнаружила, что лежит обнаженной на траве рядом с таким же обнаженным мужчиной, которого она почти не знает. Более того, этот мужчина изверг в нее свое семя, а она не предохранялась.

– О Господи, – простонала она, рывком отрывая себя от земли. Она обняла колени руками и сжалась в комочек. – Не могу поверить, что такое могло произойти со мной.

– Ш-ш-ш – вот и все, что он сказал.

Она оглянулась на звук его голоса, но не смогла различить выражения его лица в темноте. Тогда она спрятала лицо в колени.

Он дотронулся до ее спины. Она хотела движением тела сбросить его руку прочь, но, как ни странно, тепло и приятность от его прикосновения не проходили, поэтому она позволила его руке остаться на своем теле.

– Я не наградил тебя дурной болезнью, Пейдж, – сказал он наконец, – но, как я понимаю, ты боишься забеременеть. Ведь проблема в этом, не так ли?

Более высоким, чем обычно, голосом она выкрикнула:

– Да!

Он слегка погладил ее по спине. Если что-нибудь случится, мы с этим справимся, как ей показалось, хотел он сказать этим жестом, и она почти истерически засмеялась над абсурдностью такой мысли.

– Что такое? – спросил Ноа.

Она покачала головой, давая понять, что все это не более чем пустяки.

– Скажи мне, – настаивал он.

Рука, покоившаяся на ее спине, являлась связующим звеном между ними. Она поддерживала нечто, установившееся между ними, совершенно невинное по сравнению с их физической близостью, которая только что имела место, и потому более надежное и верное.

– Смешно, – сказала она, – часть своей жизни я посвятила тому, что учила взрослых, как противостоять некоторым искушениям жизни. Я поощряла воздержание, а если это не действовало, то я проповедовала секс безопасный, секс без последствий. Здорово, правда? Так что же я делаю теперь сама? – Она издала легкий вздох отчаяния и потянулась за одеждой. Его рука продолжала касаться ее тело до тех пор, пока Пейдж находилась в пределах досягаемости. Как только тепло его руки перестало согревать спину, Пейдж ощутила озноб и поторопилась одеться.

Он не двигался. Она была уже на ногах, когда он спросил:

– Отчего такая спешка?

– Меня ждет работа. – Она вбежала в дом и целеустремленно направилась в спальню Мары. – Этого не было, – бормотала она про себя, оглядывая комнату. Уже минуту спустя она стирала пыль с коллекции крохотных бутылочек на туалетном столике и протирала его дубовую поверхность. Она отполировала дубовое изголовье кровати и ее остальные деревянные части. Затем настал черед ночных столиков и кресла-качалки, стоявшего в углу. Она взбила стеганое одеяло, лежавшее на кровати, поправила подушки на качалке и пропылесосила каждый сантиметр пола из разноцветного лоскутного ковра.

Затем, слегка запыхавшись от напряжения, она решила передохнуть и слегка помассировать нывшую поясницу. Неожиданно обнаружилось, что у нее ноет не только поясница, но побаливают и дрожат бедра.

Но ей не хотелось об этом думать. Она просто не могла. Она прошла через комнату и опустилась в кресло, подобрав под себя ноги. Не успела она расслабить затекшие мышцы, как ее взгляд упал на большую, обшитую материей шкатулку, где хранились принадлежности для вязания Мары. Она стояла как раз под качалкой и была заполнена всевозможными фрагментами начатых и недоделанных вещей.

Затаив дыхание, она стала перебирать вязаные руками Мары вещи. Большинство из них было сделано из розовых ниток, но вот она увидела почти законченный крохотный свитерок из тончайшей афганской шерсти, вязанный в крупную сетку. Она продолжала раскачиваться в кресле, задумчиво глядя на эту вещицу, на желтом фоне которой были вывязаны такие же голубые звезды, которыми были расписаны стены в комнате, которую Мара приготовила для Сами.

Пытаясь отыскать другие готовые части свитерочка, Пейдж продолжала рыться в шкатулке. Хотя она не обнаружила таких частей, там было много мотков шерсти различного цвета и различной толщины, похожих на елочные украшения, свидетельствующие об ее увлечении еще со студенческих лет. Пейдж нашла моток зеленой шерсти, из которой Мара связала свитер-кардиган для Тани в прошлом году. Она обнаружила также мотки серой, более грубой шерсти, из которой Мара вязала шапочки и перчатки для самых бедных из своих пациентов на Рождество. Она обнаружила моток из серо-голубой шерсти, дорогой и пушистой, из которой Мара перед смертью связала себе роскошный свитер. Затем она увидела моток из отличной серой шотландской пряжи, которую раньше не видела, зато она сразу узнала моток ярко-оранжевой пряжи, из которой был связан свитер для другого приемного ребенка Мары, также бордовую и розовую шерсть, из которой был связан для нее же и шарфик. Там же нашлась шерсть белого цвета, нежная и тонкая, из которой рукой Мары была с особой любовью вывязана шаль для Нонни много лет назад. Именно на этой шали Мара обучала Пейдж приемам вязального искусства. Здесь же, в шкатулке, обнаружились и вязальные спицы всех размеров и форм.