– Опасалась, что и ты можешь уйти от нее?

– Нет. Я… я не уверен.

Он прищурился, словно размышляя, и как будто хотел что-то добавить, но не знал, как это выразить. Однако поиск правильных слов не принес результата.

Гвен обняла мужа и поклялась себе, что никогда не сделает ничего такого, что ранит его еще сильнее. Пока она давала эту клятву, он развязал ее передник и снял лямку через голову. Она легла на диван, и он осторожно расстегнул маленькие жемчужные пуговки на ее платье. Стянув его с себя, Гвен сняла нижнее белье, а Лоуренс тем временем раздевался.

После рождения Хью, за исключением одного раза, они едва касались друг друга. Теперь, при соприкосновении их тел, Гвен заново ощутила, как значима и как хрупка любовь. Ее легко разрушить. Она запросто может сломаться сама. Гвен задержала дыхание, желая растянуть это мгновение, и ощутила себя далеко-далеко от обычного дня на плантации.

– Вдруг кто-нибудь войдет? – прошептала она.

– Никто не войдет.

Когда он провел рукой по ее бедрам и поцеловал пальцы на ногах, тело Гвен отозвалось на ласки сладкой дрожью, она не могла долго выносить этого и обвила Лоуренса ногами.

А после Гвен лежала, обхватив бледной рукой рельефную грудь мужа. Провела кончиками пальцев по контуру его лица, ощущая тепло лежащей на бедре ладони.

– Я люблю тебя, Лоуренс Хупер. Мне очень жаль, что с Кэролайн случилась такая беда.

Он кивнул и взял ее руку.

Она смотрела на него и видела, что в глазах мужа теперь меньше боли.

– Я испортил твой сыр?

– Нет. Молоко все равно должно остыть, но мальчик уже наверняка принес кастрюлю обратно в кладовую, так что я лучше вернусь. – Она пригладила влажные, спутанные волосы. – Я, наверное, выгляжу как пугало.

– Ты никогда не выглядишь как пугало. Но вот еще что… – сказал Лоуренс.

– Да?

– Это место только для тебя и для меня. По рукам?

– По рукам.

– Здесь мы будем начинать сначала, когда понадобится.

Гвен приложила руку к сердцу и кивнула.

Вернувшись в кладовую, она добавила к молоку закваску и оставила его на час или около того, пока кормила Хью. Он закапризничал, когда она попыталась уложить его в кроватку, поэтому Навина вывезла его в сад в коляске, затененной большим зонтом. Подставляя лицо солнцу, Гвен покачивала коляску под монотонное жужжание насекомых и думала о Лоуренсе. Малыш быстро уснул, и Гвен отпустила Навину отдохнуть, старая айя давно это заслужила. Из кладовой будет хорошо слышно, если Хью проснется.

Гвен влила в молоко сычужный фермент, размешала его и оставила кастрюлю под окошком на солнце, чтобы образовался сырный ком.

Хотя Гвен грустила из-за истории с Кэролайн, сегодня у нее выдался хороший трудовой день. И темнокожая девочка, задвинутая в глубины ее сознания, мирно спала в своем гамаке.

Три года спустя, 1929 год

Гвен и Хью сидели по разные стороны стола и ждали прибытия гостей. Хью, одетый в симпатичный матросский костюмчик, с расчесанными и приглаженными ради такого случая непокорными волосами, выглядел ангелочком. Гвен надела платье, которое купила ей в подарок Фрэн, когда она гостила у нее в Лондоне, – полупрозрачный голубой шифон, юбка средней длины. Гвен чувствовала себя в нем юной и женственной, и ей это нравилось.

Все четыре года, что Гвен прожила на Цейлоне, она мечтала о поездке в Англию, но ее много раз приходилось откладывать, пока наконец-то все сложилось. Сперва Гвен две недели гостила в Оул-Три у родителей, которые раздулись от гордости при виде Хью. Пообещав устраивать пикники и съездить с внуком на поезде в ущелье Чеддер, они не могли дождаться, когда Хью на неделю останется целиком в их распоряжении. Потом Гвен села в поезд и отправилась в Лондон, к Фрэн. Квартира кузины располагалась на верхнем этаже величественного здания, построенного по особому архитектурному проекту. Из окон открывался прекрасный вид на Темзу, хотя Гвен не смогла удержаться от сравнения монотонно-серой глади реки с красочным озером на плантации.

Сестры в предвкушении встречи обменивались письмами и запланировали интересные вылазки почти на каждый день, однако, приехав к Фрэн, Гвен обнаружила, что ее кузина сама на себя не похожа. Какая-то скованная, немного бледная. После необходимой с дороги чашки лучшего цейлонского чая Фрэн взяла сестру под руку и спросила, хочет ли та, чтобы горничная распаковала ее чемодан.

– Я сделаю это сама, Фрэнни, если ты не против.

– Конечно.

Наверху, в хорошо проветренной и красиво убранной комнате, Фрэн подошла к окну и закрыла его, чтобы отгородиться от лондонских шума и пыли. Гвен расстегнула пряжки на чемодане и начала вынимать свои платья, а Фрэн стояла у окна, повернувшись спиной к комнате, и глядела на улицу.

– Что-нибудь случилось, Фрэнни?

Та покачала головой.

Гвен взяла синий французский костюм, подходящий для похода за покупками в магазин мистера Селфриджа, куда они планировали отправиться ближе к вечеру, и подошла с ним к большому платяному шкафу красного дерева. В его темном нутре она сперва почти ничего не разглядела, но, протянув руку за вешалкой, задела за что-то. Ощупав попавшуюся вещь, Гвен поняла, что это какая-то шелковая одежда, богато украшенная вышивкой и, судя по размеру, не женская.

Она сняла заинтересовавшую ее вещь с плечиков и вытащила на свет. Это был очень красивый, расшитый красными и золотыми нитями жилет, тот самый, что был на Сави Равасингхе в день бала. В этот момент Фрэн обернулась и уставилась на него.

– О, – произнесла она, – я не думала, что он оставил здесь это.

– Мистер Равасингхе был у тебя?

– Останавливался, когда выполнял какой-то заказ. Вообще-то, довольно важный. На Сави теперь большой спрос.

– Ты мне ничего не говорила.

Фрэн пожала плечами:

– Не думала, что нужно.

– Это серьезно?

– Скажем, то так, то сяк.

После этого Гвен не раз пыталась разговорить сестру, но, стоило ей коснуться этой темы, Фрэн замыкалась в себе. Впервые в жизни они отдалились друг от друга, и Гвен не знала, как преодолеть это отчуждение.

Накануне отъезда мысль о том, что Фрэн действительно относится серьезно к мистеру Равасингхе, оставила горький привкус во рту Гвен и тяжесть в животе. Она никогда не видела сестру страдающей от любви. Сидя на постели, Гвен размышляла, ей отчаянно хотелось рассказать Фрэн о Лиони, предупредить ее насчет Сави Равасингхе. Но она не осмелилась. Если она заговорит об этом, Фрэн возмутится и наверняка поставит перед Сави вопрос ребром. Кто знает, к чему это может привести? Вдруг он начнет требовать, чтобы ему показали дочь? О таком и подумать было страшно.