Максим угрюмо промолчал: возражать не приходилось.

— Так что? Теперь вы согласны? — безжалостно наседал Прокурор. — Или я неправ?!

На этот раз Лютый ответил, но глухо и печально, понимая полную и безоговорочную правоту собеседника:

— Вы меня используете… Вновь, как и два года назад.

— Несомненно, — собеседник хмыкнул — мол: «наконец-то дошло!..»

— Вы играете на том, что я не могу воспринимать всех людей лишь как обстоятельства, способствующие успеху или неуспеху вашей грязной политики.

— Несомненно. Именно на этом я теперь и играю. Хотя, позволю себе заметить, что политика никогда не бывает чистой, — казалось, Прокурора трудно было вывести из себя.

— И по вашей милости я должен влезать в это дерьмо.

— Не влезайте. Весь мир в дерьме, а вы останетесь в белом фраке и замшевых перчатках?! Я ведь не могу вам приказать, я могу лишь предложить. Не хотите — найдем другого. Но я предлагаю это именно вам лишь потому, что судьба Наташи Найденко, — кремлевский гость позволил себе едва заметно улыбнуться, — никогда не будет для вас просто обстоятельством. И это — самая большая гарантия, что вы справитесь с заданием. Ну, так что: надеюсь, теперь вы согласны?!

Низкая, приземистая «БМВ-М-5» антрацитно-черного цвета с бандитской тонировкой стекол и тонкой, почти прозрачной антенной на крыше медленно двигалась в угарном чаду полуденного Кутузовского проспекта.

Рыжее июльское солнце припекало, слепило глаза, но непроницаемые тонированные стекла машины не пропускали его лучи в салон, отбрасывали озорными солнечными зайчиками на обочины, в сухой июльский воздух, в людские потоки на тротуарах.

За рулем скоростной машины сидел Лютый.

Он немного отвык от езды по запруженным автомобилями столичным улицам и пока вел свой «бимер» предельно осторожно, постоянно контролируя зеркала заднего вида — Москва всегда славилась обилием сумасшедших на дорогах. В последнее же время психов-водителей заметно поприбавилось — перед уже мигающим светофором его нагло подрезал какой-то больной на навороченной спортивной тачке — через заднее стекло уже маячащей впереди короткозадой машины заметен массивный бритый затылок водителя…

Хозяин жизни — сытый, довольный собой; такому все можно.

БМВ стоило бы поберечь хотя бы потому, что она, несмотря на свой бандитский антураж, была казенной: Максим получил ее на базе «КР» в свое полное распоряжение, так же, как и служебную однокомнатную квартиру в районе Садового кольца. Именно туда теперь и катил Нечаев — наконец-то он останется один, наконец-то над душой не будет ни лагерного рекса, ни киборга Рябины. Что касается последнего, то, во всяком случае — пока не будет.

Лютый, конечно же, согласился на предложение Прокурора — он не мог не согласиться. Улыбчивый кремлевский подлец знал его болевые точки…

Вспоминая последнюю беседу, Нечаев болезненно морщился, словно от хронической зубной боли. Вновь, в который уже раз его использовали — мало того, ему сообщили об этом открытым текстом, буднично и спокойно: «я вас за решетку упрятал, я вас оттуда и извлек». Будто бы речь шла о багаже, сданном в долговременную камеру хранения. Впрочем, не использовали еще, собираются только…

Но нет сомнений, что все произойдет именно так, как планирует для него Прокурор.

Прокурор для Лютого — в этом случайном, казалось бы, сочетании слов было что-то зловещее, укрощающее, ограничивающее и даже немного мистическое.

Да, этот человек оказался вовсе не таким, как предполагал Максим. Умный, расчетливый, интеллигентный — но это вовсе не значит, что порядочный и честный. Очки в старомодной золотой оправе были приманкой для дураков. Куклы, которых сценарист этого дьявольского спектакля дергает за незримые ниточки, вольно или невольно смотрели не в лицо — на оправу, а в это время их изучал, оценивал беспристрастный взгляд аналитика, властолюбца и интригана. Куклы, вроде него, Нечаева, и покупались на эту интеллигентскую маскировку, на мягкость манер и округлость фраз. И лишь теперь Лютый наконец сумел рассмотреть глаза, скрытые тонкими синеватыми линзами: безжалостные, холодные, всепроникающие и потому страшные вдвойне.

Такие глаза не могут быть у обычных людей. Такие глаза бывают только у них, сценаристов и режиссеров этого жуткого и неправдоподобного спектакля, именуемого «современной российской действительностью».

Они водятся на Старой площади, в Кремле, на Лубянке, в мэрии, на Арбате, обитают на роскошных подмосковных дачах, ездят в черных «членовозах» с блатными номерами, на которых вместо аббревиатуры «РУС» нарисован российский триколор. Вон, покатил гробоподобный шестисотый «мерседес» с таким номером и двумя машинами сопровождения, нагло и уверенно вырулил на встречную, шарахнул по испуганным водителям синей мигалкой и сиреной, и постовой мент едва не проглотил свисток от благоговения перед дорогим начальством. Так и мчат они по жизни, напролом, невзирая на правила и полосы встречного движения, так и живут, стервятники-падальщики, в заоблачных высотах, в земном или неземном раю, и единственное, что их может действительно волновать — деньги и власть. Власть и деньги. Понятия, идеально конвертируемые друг в друга: деньги дают власть, которая, в свою очередь, приносит другие деньги.

Они, облеченные властью, и Прокурор — в первую очередь, погрязли в самой что ни на есть мерзкой политике: прокрутка денег через наркотики — что может быть гаже и отвратительней?!

Чем же тогда Прокурор отличается от Коттона или Сухого? Он хуже, много хуже. По крайней мере тот же Найденко всегда честно и открыто декларировал свои цели: вор должен воровать, это его хлеб; вору незападло, в кайф, развести ненавистное государство в «их» лице. К тому же, как доверительно сообщил кремлевский бонза на базе «КР», пахану с самого начало было отвратительно связываться с наркотой, ему пришлось переступить через свои убеждения, так сказать, наступить на горло собственной блатной песне. Во-первых, потому, что был связан перед «смотрящим из Кремля» определенными обязанностями, а во-вторых, что куда важней, огромные суммы с прибыли от «русского оргазма» предполагалось пустить в воровской общак.

Да, Лютый согласился разгребать эту кучу дерьма голыми руками, согласился в очередной раз сыграть роль марионетки со снайперской винтовкой в руках — впрочем, это вовсе не означало, что он действительно будет марионеткой всегда и во всем. Пусть Прокурор дергает за ниточки — но ведь нет в мире таких ниточек, которые нельзя было бы перерезать или порвать!..

Правда, и на этот случай у Прокурора вроде бы был предусмотрен контрход: к Лютому был приставлен Рябина. Официально — чтобы подстраховать или помочь, неофициально — для контроля…

«Приставили ко мне сторожа, чтобы я не сбежал?» — открытым текстом поинтересовался Нечаев в конце той памятной беседы.

«А куда вам с подводной лодки-то деться? — с пугающей откровенностью ответил Прокурор, растягивая тонкие губы в улыбку человека, которому уже все заранее известно. — Кому вы вообще теперь нужны? А Рябина будет рядом с вами лишь для того, чтобы вы, Максим Александрович, в горячке глупостей не наделали…»