Смерив нас ленивым взглядом из-под мохнатых черных бровей, абориген опустил старенькую штурмовую винтовку, знававшую, по всей видимости, еще Карибский кризис и джунгли Камбоджи. После чего направился прямиком к нам.

Среди осколков стекла и кирпичного боя он ступал вполне уверенно. Чувствовались долгая привычка и знание здешних троп.

Когда человек остановился в десяти шагах от нашей группы, ощетинившейся автоматными стволами, я сумел получше разглядеть его вооружение. И по достоинству оценить.

В самом деле, несмотря на преклонные лета американской штурмовой винтовки М-16 и ее, по всей видимости, долгий огневой стаж, выглядело оружие безукоризненно. Во всяком случае, мне, живи я, не приведи Господь, в этом гадючнике на постоянной прописке, и в голову бы не пришло разгуливать среди фонящих куч мусора и благоухающих крысиных тушек с автоматической винтовкой, прямо-таки лоснящейся от смазки.

А также, в довершение ко всему, блестящей свеженачишенным серебром!

Да-да, приклад М-16, отполированный временем и частым боевым употреблением, был усыпан серебряными насечками, как стены дачной бани бывшего мастера производственной практики из провинциального ПТУ — медной чеканкой.

И я про себя тут же окрестил его Казбичем. Помню такого горца еще с младых ногтей, когда летом читал по школьной программе лермонтовскую «Бэлу».

У того, кажется, тоже бешмет был в лохмотьях и весь общий вид полностью соответствовал положению «затрапезно» в негласной шкале фейс-контроля нашего сталкерского бара «Лейка». Зато кинжал во-о-от такой и — в таких же серебряных насечках!

У Казбича имелся еще один весомый аргумент для нашей предстоящей беседы. И абориген тут же предъявил его, достав практически из воздуха.

Он протянул руку — ту самую, в обмотках, — и на его предплечье тяжело опустилась огромная черная птица с острым клювом устрашающих размеров. Я так близко поморников в принципе видел — и в «Мире животных», и десять минут назад, прямо перед собственным носом. Но такого здоровенного пернатого битюга наблюдать в еле живой окружающей меня природе пока что не доводилось.

Поэтому я немедленно окрестил его Казбеком. По созвучию с хозяином и в честь горной вершины Кавказа.

Кошмарный Казбек пару раз переступил мощными ногами, поудобней устраиваясь на руке своего хозяина. После чего сумрачно глянул на меня и негромко каркнул.

— Здрасьте, — осторожно сказал Гордей.

Анка сохраняла молчание, сумрачно глядя на кавказца. А я осторожно поигрывал в кармане шариком серебряной фольги, безделушкой-сувениром из наследия Лодочника. Но если шарик крепко смять и подальше бросить, эта безделушка может наделать дел… Надеюсь только, что до этого не дойдет.

— Гамарджоба, генацвали, — осклабился Казбич. — Куда путь держишь, дарагой?

Голос у него был тоже с ярко выраженным кавказским акцентом. Настолько ярко, что производил впечатление искусственного.

Не удивлюсь, если на самом деле его звать Васей Петровым, Панасом Варекухонко или даже Семеном Флейшманом. Не случайно же в главных кавказцах на культурном пространстве СССР ходили то актер Зельдин, то ректор Этуш. Во всяком случае, Этуш — это уж точно!

— А ты кого из нас спрашиваешь? — хмуро осведомился Гордей. Если было нужно, очкарик умел поддержать беседу в правильном ключе.

— А мне все равно, — радостно улыбнулся абрек во все свои сорок восемь огромных зубов. И, похоже, это был еще только первый ряд его жизнерадостной голливудской улыбки. — Для меня любой из вас дарагой. А вот она…

Казбич ткнул корявым пальцем в сторону Анки.

— Она дарагая вдвойне.

После чего нахмурился, силясь подумать собственную свежую мысль. И затем деловито уточнил:

— Даже вчетырне, вах. Платить будем, гости дарагие?

Я уже говорил, у Зоны свои законы. Даже старинные обычаи вроде правила первой ночи или закона гостеприимства тут всегда имеют свое, оригинальное толкование.

— За что платить-то? — возмутился Гордей.

— Гости не платят, — твердо сказал я.

Анка лишь фыркнула, после чего без тени женского кокетства продемонстрировала Казбичу средний палец с жемчужным лакированным ноготком.

Палец Казбичу не понравился больше всех. Он вздохнул и что-то шепнул быстрой скороговоркой своему пернатому подручному.

— Хрц… скр… гвр… мбр…

И тот, представьте, понял. Поморник неуклюже переступил крючками лап и хрипло каркнул в ответ хозяину:

— Кррра!

А Казбич ему опять:

— Хер… мбр…

А что вы хотите? Я слыхал, у них на Кавказе, к примеру, в абазинском — есть такой редкий язык — вообще всего две гласные буквы. А остальное — сплошной хыцыр-мыцыр.

Казбич понимающе закивал, шепнул что-то успокаивающее своему пернатому чудовищу, которое явно начинало нервничать. И с ходу предъявил нам счет.

— Значит, так, дарагой. Проход дальше есть, но он платный. И второй проход другой, но такой же. Потому что бесплатных проходов не бывает.

Ухмыльнувшись этой глубокой, хотя и парадоксальной мысли, Казбич любовно погладил приклад М-16, которую даже не удосужился снять с плеча. Видно, целиком и полностью полагался на силу тех, кто стоял на Свалке у него за плечами. И того, что восседал сейчас на его руке.

— А весь список огласить? — нервно поежился Гордей.

Я, глядя на него, лишь диву давался. Ему настолько хорошо удавалась сейчас роль трусоватого очкарика-ботаника, привыкшего прятаться в Зоне за спины нанятых им сталкеров-проводников, что хотелось даже плюнуть от омерзения.

Но я-то знал, что настоящий Гордей в ситуациях, подобных этой, весь — как сжатая пружина. Мгновение — и она развернется, разя насмерть любого, кто вздумает встать на пути молодого ученого и его товарищей. Ведь никто в целом свете не знает, какие убийственные в прямом смысле этого слова сюрпризы и артефакты скрываются в многочисленных карманах его просторной куртки.

Но лучше бы этого и не знать. Потому что истинный, компетентный ученый — это всегда проблема для его оппонентов. А уж ученый в погоне за наживой — это настоящая боевая машина разрушения!

Но абрек, разумеется, об этом не подозревал. Поэтому он кисло глянул на очкарика, с первых минут определив его самым слабым звеном нашей группы, и назидательно ткнул в небо указательным пальцем.

Но не попал.

— Налево пойдешь — Агропром-джан найдешь, — скучным, заученным тоном отставного привокзального игрока-наперсточника произнес Казбич. — Проход отсюда на Агропром-джан стоит сто баксов. По выходным скидка. А сегодня у нас что?

Он хитро сощурился, загибая пальцы.

— Па-ни-дель-ник! День тяжелый, вах-вах…

Абрек сочувственно вздохнул.