— Я расскажу, — неуверенно произнесла она, выпуская дочь из объятий. — Но только наедине.

Вероника долго смотрела на маму, молчала, а затем сказала то, чего никто не ожидал услышать:

— Не бойся, мама. Я буду любить папу таким, каким знала, и что бы ты сейчас не рассказала, моих чувств это не изменит. Но его образ навсегда останется хотя и любимым, а размытым. Серым. Поэтому мне нужно знать правду. Я хочу её знать, мама. Слышишь? — Ника взяла материнские руки и крепко сжала. — Я выдержу.

И спустя какое-то время Манина кивнула, поверив дочери. Её мокрые глаза встретились с глазами Макса, зять ободряюще улыбнулся. Он тоже знал, что Ника сильная. Его жена могла быть настоящим бойцом, и ему она это уже однажды доказала. Настало время доказать и матери.

— Мой муж, — сглотнула Раиса Павловна, — больше всего на свете любил игры. Он от них зависел, понимаете? Мы и познакомились-то благодаря этой его привычке — играть везде и во что угодно. Он был… — она замялась, — неразборчив.

Все слушали Манину. Никто не решался потревожить ход её мыслей вопросом и даже уточнением. Все ждали.

— Он легко соглашался на любую игру и не задумывался о последствиях. Наша встреча состоялась во время одной из них. Я… я была студенткой и перед экзаменом вместо того, чтобы усиленно готовиться, пришла с подругами на тематическую вечеринку, посвящённую Агате Кристи. Её проводили на другом факультете, но мы с подругами… прости меня, доченька… знали, что там разыгрывают не только книги — фанаты скупали их пачками, но и деньги. «Выживший» получал приличную по тем временам сумму, а нам первокурсницам что ещё надо? Веселье и вкусная еда — о большем тогда и не мечтали. — Манина посмотрела на дочь. — Знаю, что заставляла тебя учиться, не покладая рук, и порой была слишком требовательна, но мне не хотелось, чтобы ты прожигала годы учёбы, как я впустую. По окончании первого курса нас распределяли по узким специальностям, и я из-за своего лёгкого отношения к студенческим обязанностям, не сумела попасть туда, куда хотела. Только поэтому я так наседала на тебя с учёбой, доченька. Только поэтому.

Александра с Иваном переглянулись: им казалось, что Манина уходит от нужной темы, но оба держались от комментариев и старались не делать преждевременных выводов. В конце концов, то, что она не сразу подходила к сути не означало попытку бегства.

А Раиса Павловна тем временем продолжала рассказывать о мероприятии, посвящённом Кристи, вдаваясь всё в большие подробности. Вскоре Александра поняла: долгое повествование — не побег и не привычка — это долгий и болезненный путь женщины, отпускавшей многолетнюю ложь и наконец, принимавшей правду.

Рая уже давно забыла о цели рассказа, и трепетно касалась губами воспоминаний о первом свидании вне стен института, поцелуе в парке и романтичных прогулках в ночи по Невскому, случившихся гораздо позднее того дня, когда они впервые столкнулись с Давидом у импровизированного стенда с портретом Агаты Кристи.

Каждое слово, каждая описанная чёрточка мужа дышали нежностью и теплившимся в глубине сердца теплом. Маленький костерок не хотел оставлять после себя лишь угли, и поэтому сознание продолжало выискивать в прошлом самое лучшее, самое дорогое и вытаскивать эти драгоценные крохи из недр памяти.

Чем дольше Александра слушала Манину, тем больше сочувствия испытывала. Раиса Павловна продолжала лелеять образ своего Давидушки, понимая, каким чудовищем муж был с самого начала. Его настоящее «я», мрачное и жестокое, было известно с первых недель знакомства, но Манина прикрывалась от страшной правды своей безграничной и наивной любовью.

«Глубоко несчастная женщина, — подумала про себя Александра, когда витиеватыми путями всё-таки дошли до сути. — Она настолько ослепла от чувств, что обманывала не только себя, но и собственную дочь».

В такие моменты детективу становилось по-настоящему страшно. Любовь, как бы её не воспевали деятели искусств, сколько бы прекрасного о ней не говорили пары, прожившие в счастливом браке десятилетия, по сути являлась ядом для каждого. Одних он лечил, других калечил, а третьих убивал. Яд действовал на всех, но не все это осознавали, мало кто задумывался о собственных чувствах. О том, на что готов пойти ради этой самой любви и какие границы готов размыть.

Александра поймала взгляд Бриза и неожиданно для себя внутренне сжалась: недоступность, непоколебимость, собственная вера её предавали именно в эту минуту, заставляя признаться себе в том, что собственные размышления — пустое, а все муки ада не страшны, любые последствия ничтожны, если сердце горит любовью, если двое нашли друг друга. Неважно, какие проблемы будут потом, и сколько слёз прольётся позже. Главное — побыть счастливой, хотя бы недолго, хотя бы миг.

Саша опустила глаза, борясь с эмоциями. Она вспомнила Диму. Его тёплые прикосновения и настойчивые губы, насмешливые глаза и широкую улыбку.

Запах потного тела в моменты ласк и аромат парфюма проникли в воздух и окружили Сашу. Горячие споры до бешенства и холодные ссоры возникли перед глазами. Сменялись кадры недолгих отношений, внося сумятицу в мысли, внося сумятицу в сердце. Моменты нежности ранили душу, пугая яркими ощущениями, словно только вчера Саша воском плавилась в объятьях Димы, через минуту ненавидя себя за эту слабость.

Дима оставался её страстью, болью и страхом — надеждой и врагом пугливого сердца.

— Нельзя взять и вычеркнуть из жизни любимого человека, — донеслись слова Маниной, и детектив вернулась в настоящее, мысленно соглашаясь с Раей. — Каким бы нечестным и паршивым Давидушка не был, невозможно так просто избавиться от чувств. Я подозревала опасность в его переписках, я понимала: хорошим это не кончится, но… но я сроднилась с ним душой и телом, я сделала его своей частичкой. Я… я проклинаю день нашей встречи, проклинаю себя за доверие, ненавижу свою любовь к нему, ненавижу собственное сердце, ненавижу себя! — Манина уже кричала, и в этом крике душа рвалась нескончаемой болью. — Я знала об изменах и молчала! Я рисовала его идеальным семьянином, оправдывая грубости и нахальство, находя сотни причин, для чего остаюсь с ним рядом! Он ведь так любил нашу дочь! По-настоящему любил! Я не знаю человека, способного так заботиться о ребёнке, как это делал Давидушка. Я… ненавижу его…

Последняя фраза и Раиса Павловна сползла по стене. Ника, сидевшая рядом с мужем, вскрикнула и вскочила. Иван бросился к Раисе Павловне. Он отвёл еле держащуюся на ногах женщину к дивану, уложил и долго держал слабую руку в своих, не в силах понять масштаб её горя.

Максим обнимал Нику. Александра молчала. Никто из них не знал, какой удар Манина наносила себе произнесёнными словами, а она избивала себя в кровь, в мясо, признавая очевидное для каждого, но не для собственного сердца. То, что было с Давидом было не только оголтелой любовью, безумной и странной, но и тем, в чём так не хотелось признаваться — любовь была бесконтрольным эгоизмом, прикрываемым Раей нуждами Ники.

Жмурясь от душевной боли, глотая слёзы горькие, как можжевельник, Раиса Павловна просила прощения у дочери.