Мы не виделись двенадцать лет, но это точно была она.

Аманда.

С ребенком.

Убежать она не могла. Не с ребенком в «кенгуру». Не с коляской и не с сумкой, набитой запасными памперсами. Даже если бы она бегала со скоростью олимпийской чемпионки, а мы с Энджи были бы инвалидами, ей все равно пришлось бы открыть машину, пристегнуть ребенка и завести мотор. Она бы просто не успела.

— Привет, Аманда.

Она смотрела, как мы приближаемся, но в ее взгляде не было страха, обычно мелькающего в глазах человека, не желающего, чтобы его нашли. Она глядела на нас спокойно и открыто. Младенец увлеченно сосал ее большой палец — вероятно, решил, что это лучше, чем ничего. Свободной рукой Аманда гладила макушку младенца, на которой курчавились тонкие светло-каштановые волосики.

— Привет, Патрик. Привет, Энджи.

Двенадцать лет.

— Как дела?

Мы подошли к разделявшей нас ограде.

— Да ничего.

Я указал подбородком на младенца:

— Славная девочка.

Аманда с нежностью перевела взгляд на ребенка:

— Правда, хорошенькая?

Аманда и сама была далеко не дурнушка, хотя на конкурс красоты ее не взяли бы — слишком волевое лицо и слишком умный взгляд. Слегка асимметричный нос как нельзя лучше гармонировал с таким же чуть смещенным в сторону ртом. По плечам у нее были рассыпаны искусственно выпрямленные каштановые волосы, окаймлявшие небольшое лицо и визуально делавшие ее меньше ростом, чем она была в действительности.

Малышка заерзала в переноске, впрочем, тут же вернулась к прерванному занятию и с новым пылом принялась сосать большой палец Аманды.

— Сколько ей? — спросила Энджи.

— Почти месяц. Мы в первый раз вышли погулять. Сначала ей вроде понравилось, а потом вдруг расплакалась.

— Ну да, они в этом возрасте все крикуны.

— А у вас тоже есть? — Аманда, все так же продолжая смотреть на девочку, скормила ей еще немножко своего большого пальца.

— Да, дочка. Четыре годика.

— Как ее зовут?

— Габриэлла. А твою?

Девочка закрыла глазки. От Армагеддона до полного блаженства не прошло и двух минут.

— Клер.

— Хорошее имя, — сказал я.

— Правда? — Она улыбнулась мне широкой и в то же время застенчивой улыбкой, полной очарования. — Вам нравится?

— Угу. Не затасканное. И не слишком модное.

— Вас тоже бесит, когда детей называют дурацкими именами вроде Персиваль или Оазис?

— А помнишь ирландский период? — спросила Энджи.

Аманда кивнула и рассмеялась:

— Бесчисленные Деверо и Фионы.

— Я знаю одну пару, — сказал я, — так они своего сына назвали Боно.

Она расхохоталась так громко, что девочка на миг приоткрыла глазки.

— Быть такого не может!

— Не может, — признался я. — Это шутка.

С секунду мы молчали. Улыбки постепенно стирались с наших лиц. Мамаши и спортсмен не обращали на нас внимания, но в парке, на полпути между площадкой и дорогой, я заметил какого-то мужчину. Он держал голову низко опущенной и ходил туда-сюда, стараясь не смотреть в нашу сторону.

— Это, видимо, отец? — спросил я.

Аманда посмотрела через плечо и обернулась ко мне.

— Он самый.

Энджи прищурилась:

— Вроде староват для тебя.

— Меня никогда не интересовали мальчишки.

— Ясно, — сказал я. — И что ты отвечаешь, если тебя спрашивают, кто он? Что он твой отец?

— Иногда. Иногда — что он мой дядя. Иногда — что старший брат. — Она пожала плечами. — Большинство людей этим вполне удовлетворяются. И больше никаких вопросов не задают.

— А чего он не работе? — спросила Энджи.

— Да он вроде как в отпуске. — Она помахала ему, он сунул руки в карманы куртки и двинулся к нам.

— А что вы будете делать, когда отпуск закончится?

Она снова пожала плечами.

— Будем решать проблемы по мере их возникновения.

— Неужели тебе этого хочется — устраивать свою жизнь здесь, в Беркширах?

Она посмотрела по сторонам:

— А чем тут плохо? Беркширы — место получше многих других.

— Значит, ты что-то запомнила? Тебе ведь тогда было всего четыре года.

Глаза у нее сверкнули.

— Я все помню.

Все — то есть слезы, крики, арест двух людей, которые ее любили, и меня, наблюдавшего за происходящим со стороны, хотя именно я был его причиной.

Она помнила все.

Мужчина наконец дошел до нас и протянул Аманде пустышку.

— Спасибо, — сказала она.

— Не за что. — Он обернулся ко мне. — Патрик. Энджи.

— Как дела, Дре?

Они жили всего в миле от собачьей площадки, в типовом двухэтажном доме, стоявшем на главной дороге. Сегодня утром мы проезжали мимо него как минимум дюжину раз. Светло-бежевые стены дома составляли приятный контраст с оконными рамами и столбами крыльца цвета меди. От дороги с широкими тротуарами его отделяло несколько ярдов. Пейзаж скорее напоминал небольшой городок, чем деревню. Через улицу расстилалась лужайка; за ней начиналась грунтовая дорога; дальше виднелась церковь с белой колокольней и протекал ручей.

— Здесь так тихо, — сказала Аманда, когда мы выбрались из машин и сошлись на тротуаре. — Иногда ночью журчанье воды спать не дает.

— Ужас, — сказал я.

— Как я понимаю, ты не большой поклонник природы, — сказал Дре.

— Природу-то я люблю, но на расстоянии.

Аманда вытащила Клер из детского автомобильного сиденья и передала ее мне:

— Не возражаете?

Затем снова влезла в салон и вытащила сумку с памперсами. Дре вынул из багажника «субару» коляску, и мы по тропинке направились к дому.

— Давайте я ее возьму, — сказала Аманда.

— Если ты не против, я ее понесу.

— Ладно, если хотите.

Я уже забыл, какие груднички крошечные. Клер весила максимум восемь с половиной фунтов. Из-за туч выглянуло солнце, и луч упал ей на лицо. Она сморщилась и закрыла глаза кулачками. Но ненадолго, потому что почти тут же убрала кулачки и открыла глаза. Цветом они напоминали выдержанный скотч и глядели на меня с изумлением — во всяком случае, мне так показалось. В них я прочитал немой вопрос, означавший не просто кто ты, но и, главное, где я и что тут происходит.