На подходе к офису Герайнта она сняла золотой браслет, предусмотрительно надетый утром, и слегка подбросила его перед собой, чтобы он откатился в офис Герайнта.

– О черт! – в полный голос проговорила она.

На это никто не ответил. Постучав по открытой двери, Робин сказала «доброе утро» и сунулась внутрь. Кабинет еще пустовал.

Робин бросилась к двойной розетке у плинтуса, под столом Герайнта. Встав на колени, она достала из сумки жучок, выдернула штепсель настольного вентилятора, установила жучок, вдавив его над двойной розеткой, включила в сеть вентилятор, удостоверилась, что он работает, а затем, тяжело дыша, как после забега на стометровку, принялась искать свой браслет.

– Что вы делаете?

Аамир стоял без пиджака в дверном проеме, держа в руке кружку свежезаваренного чая.

– Я постучалась, – заявила Робин, чувствуя, что краснеет. – У меня соскользнул браслет и закатился… ага, вот он.

Браслет валялся прямо под компьютерным креслом Аамира. Робин подползла туда.

– Это мамин, – соврала она. – Мне несдобровать, если он потеряется.

Надев браслет на запястье, повыше, Робин забрала документы, оставленные на столе Герайнта, с трудом изобразила легкомысленную улыбку и вышла из кабинета мимо Аамира, который, как она отметила на ходу, сощурился от подозрения.

Торжествуя, она вернулась в офис Иззи. По крайней мере, теперь у нее появились хоть какие-то подвижки для вечернего доклада Страйку. Не один только Барклай работает на совесть! Робин была настолько поглощена своими мыслями, что не заметила, как в кабинете появился кто-то еще, но прямо у нее за спиной мужской голос произнес:

– Кто вы такая?

Настоящее растворилось. В обоих случаях, когда на нее совершались нападения, злодеи набрасывались сзади. Робин с воплем обернулась, готовая к яростному сопротивлению: бумаги взлетели в воздух, а сумочка соскользнула с плеча, упала на пол и открылась, рассыпав все содержимое.

– Простите! – сказал мужчина. – Господи, прошу прощения!

Но Робин напрасно пыталась перевести дыхание. У нее в ушах стоял грохот, на всем теле выступил пот. Она наклонилась, чтобы собрать вещи, но ее била дрожь, и все валилось из рук.

Только не теперь. Только не теперь.

Незнакомец что-то говорил, но она не разбирала слов. Мир опять распался на части, лопаясь от страха и опасности, а молодой человек, уже казавшийся размытым пятном, протягивал ей подводку для глаз и флакончик средства для увлажнения контактных линз.

– Ох, – выдохнула Робин и невпопад сказала: – Отлично. Извините. В туалет.

Спотыкаясь, она побрела к двери. Навстречу ей по коридору шли двое; они поздоровались, но голоса прозвучали глухо и невнятно. Не разобрав даже собственного приветствия, Робин почти бегом пронеслась мимо них к женскому туалету.

Перед зеркалом сотрудница аппарата министра здравоохранения красила губы и, не прерывая своего занятия, поздоровалась с Робин. Та, ничего не видя, на ощупь прошла в кабинку и дрожащими пальцами заперла за собой дверь.

Пытаться прекратить паническую атаку не имело смысла: паника рвалась наружу, стараясь подчинить Робин своей воле. Страх уподобился обезумевшему коню, которого требовалось усмирить и направить в стойло. Робин замерла без движения, прижав ладони к перегородке и про себя разговаривая сама с собой, как дрессировщица – с разбушевавшимся зверем.

Угрозы нет, угрозы нет, угрозы нет…

Мало-помалу паника начала отступать, хотя сердце готово было выскочить из груди. Наконец Робин оторвала от стенки занемевшие ладони и открыла глаза, мигая от резкого света. В туалете было тихо.

Робин выглянула из кабинки. Женщина ушла. Поблизости не было никого, кроме бледного отражения в зеркале. Плеснув себе в лицо холодной водой, Робин осушила его бумажными полотенцами, поправила очки с бесцветными стеклами и вышла из туалета.

Похоже, что в офисе, куда ей предстояло вернуться, разгорался какой-то спор. Сделав глубокий вдох, она вошла.

Джаспер Чизуэлл, розовощекий, с жесткой, как проволока, седой шевелюрой, уничтожил Робин свирепым взглядом. Иззи стояла за рабочим столом. Незнакомец все еще находился с ними. В таком потрясении Робин предпочла бы не отсвечивать перед тремя парами любопытных глаз.

– Что случилось? – потребовал от нее ответа Чизуэлл.

– Ничего, – сказала Робин, чувствуя, как сквозь платье проступает холодный пот.

– Вы куда-то умчались. Он… – Чизуэлл указал на темноволосого молодого человека, – чем-то вас обидел? Приставал?

– Что?.. Нет! Я не знала, что он здесь, вот и все… Он заговорил, я вздрогнула. А затем, – она почувствовала, что еще больше краснеет, – мне понадобилось в туалет.

Чизуэлл повернулся к молодому темноволосому мужчине:

– Что тебя сюда привело в такую рань, а?

Теперь наконец Робин поняла, что это Рафаэль. По фотографиям, найденным в Сети, она заключила, что этот полуитальянец не вписывается в благородное семейство, где все остальные – типичные светловолосые англичане, но оказалась совершенно неподготовленной к тому, насколько он хорош собой в жизни. Темно-серый костюм и белая рубашка с традиционным синим в крапинку галстуком сидели на нем так, как ни на одном другом мужчине, встреченном ею в здешних коридорах власти. Из-за смуглой кожи он казался загорелым, у него были высокие скулы, карие почти до черноты глаза, длинные, непринужденно зачесанные темные волосы и широкий рот: в противоположность отцовскому – с пухлой верхней губой, которая придавала лицу беззащитность.

– Мне казалось, ты любишь пунктуальность, папа, – выговорил он, подняв и уронив руки в безнадежном жесте.

Его отец повернулся к Иззи:

– Займи его какой-нибудь работой.

Он зашагал прочь. Сгорая от стыда, Робин направилась к своему столу. Пока не стихли шаги Чизуэлла, никто не проронил ни слова, а потом заговорила Иззи:

– Рафф, детка, у него сейчас жуткий стресс. Это не из-за тебя. Любая мелочь приводит его в неистовство.

– Простите меня, – через силу обратилась к Рафаэлю Робин. – Я слишком бурно отреагировала.

– Никаких проблем, – ответил он с выговором, наводящим на мысль о привилегированной школе. – Для протокола: я, вообще говоря, не насильник.

Робин нервно засмеялась.

– Вы отцовская крестница, о которой я ничего не знал? Никто мне ничего не рассказывает. Венеция, правильно? Меня зовут Рафф.

– Мм… да… привет.

Они обменялись рукопожатием, и Робин, сев на свое место, занялась бессмысленным перекладыванием бумаг. Ее бросало то в краску, то в бледность.

– Сейчас тут просто дурдом, – сказала Иззи, и Робин поняла, что она – не без умысла – пытается убедить Рафаэля, что, вообще-то, работать с их отцом не так и плохо, как может показаться. – У нас не хватает персонала, на подходе Олимпийские игры, ТНД постоянно спускает на папу всех собак…