Экипаж свернул на набережную. Сизая гладь воды, на противоположном берегу уже чуть подкрашенные осенью шапки деревьев в садах Тюильри – золотистая рябь меж бушующей зелени. Париж был прекрасен, да только Генриетта так и не смогла его полюбить и возвращалась в этот город с тяжёлым сердцем. Однако Штерн настоял, что нужно всё-таки заняться так неудачно начатым делом о наследстве, а Луиза, хоть и с сомнением, поддержала мужа:

– Дорогая, это наш святой долг!

Генриетта не могла сказать им правды. Как можно было признать, что она боится обидеть Николая Черкасского? Встретиться с ним в суде – что могло быть хуже? Генриетту убивала сама мысль, что такое может случиться. Сколько раз ей хотелось сбросить этот жуткий груз и всё объяснить родным, но она так и не решилась. Генриетта говорила то, что тётка ещё могла понять:

– Мы пережили такой ужас, мне страшно возвращаться в Париж!

– Теперь всё будет иначе, – обещал Штерн.

Наконец он устал от увёрток Генриетты и с упрёком спросил: – Мы же не позволим страху взять над нами верх? Негодяи должны быть наказаны, а честные люди получить по заслугам.

В итоге Генриетта сдалась, и всё семейство отправилось во Францию. До самого Парижа девушка ни разу больше не заговорила о наследстве, да и родные не поднимали спорную тему, так что путешествие получилось даже приятным. В последний день выяснилось, что предусмотрительный Штерн сообщил об их возвращении Орловой. Генриетта обрадовалась – если уж восстанавливать справедливость, так вместе с этой мудрой женщиной.

Дом на улице Гренель встретил гостей радушно, как будто они никуда и не уезжали. Дворецкий сообщил, что распорядился приготовить всем прежние комнаты и занялся багажом, а хорошенькая Мари спросила Луизу:

– Может быть, чаю, мадемуазель?

– Нет, лучше через полчаса подайте лёгкий ужин, а мы пока умоемся с дороги. Кстати, называйте меня «мадам». Я вышла замуж.

Луиза приняла восторженные поздравления от горничной и надолго исчезла в своей комнате. Генриетта же осталась в гостиной. Она старалась не мешать тётке и Штерну, всё-таки те были молодожёнами, и их взаимная нежность бросалась в глаза.

Генриетта подошла к фортепьяно и открыла крышку. Пальцы привычно пробежалась по клавишам. Она развернула на пюпитре верхние из лежащих стопкой нот и заиграла. Мелодия была незнакомой. Генриетта такой даже не слышала. Она посмотрела на название. Написано по-английски: «Люби меня». Когда они отсюда уезжали, таких нот здесь не было. Неужели здесь жил кто-то ещё? Но кто? Хозяйка дома поселилась в России и, похоже, не собиралась возвращаться во Францию. Миледи и сестры Черкасские остались в Лондоне. Так кто же гостил здесь?

«Да князь Алексей, вот кто!» – вдруг сообразила Генриетта.

Глава семьи Черкасских – флигель-адъютант русского императора как раз находился в Париже. Но он же сообщал жене, что остановился в Елисейском дворце рядом с государем. Может, устал от суеты двора и решил перебраться в дом сестры?

«Поговорю с князем Алексеем, узнаю, где сейчас его кузен, а потом сама напишу Нику», – рассудила Генриетта.

Это показалось ей весьма достойным: не сидеть сложа руки, не умирать от страха, а самой предупредить братьев Черкасских о наследстве. Здесь мысли Генриетты спутались. О чём предупредить? О том, что отец Ника купил имущество, принадлежавшее её родителям? Хорошо, но как это может задевать Генриетту? Ник может решить, что она не признает эту покупку и будет её оспаривать. Кстати, Штерн так и говорит. Мол, мы никого не обманываем, просто надо разбираться, как и когда были проведены торги. С какой стороны ни посмотри, всё выходило оскорбительно: если сделка была честной – то Генриетта хочет отнять чужое, а если сделка нечестная, то тогда отец Ника – мошенник. Господи, как же всё это плохо! Лучше уж и вовсе об этом не думать…

Музыка! Вот, что всегда и везде выручало Генриетту. Она вернулась к пьесе. Мелодия оказалась незамысловатой, но на удивление трогательной – цепляла в душе какую-то струнку. Откуда же эти ноты? Шрифт заголовка походил на те, что присылали из магазина в Лондоне. Генриетта всмотрелась и обнаружила под нотными линейками набранные мелким шрифтом слова. Попробовать спеть? Но она не пела с того самого вечера, как похитили тётку. Просто не могла. Пение, любование голосом, общее восхищение казались ей теперь мелкими и даже постыдными проявлениями тщеславия.

«Может, такой аскетизм вреден? Суеверие – тоже грех», – засомневалась Генриетта.

Но стойкая убежденность, что Небеса вернули ей единственного родного человека только из-за её смирения, не поколебалась. Нет, не нужно искушать судьбу! Впереди ждал не менее тяжкий путь. Генриетта закрыла крышку фортепьяно и поднялась. Наверно, родные уже спустились и ждут её в столовой… Она угадала: в коридоре раздались мужские шаги – Штерн искал её.

– Я иду, Иван Иванович, – откликнулась Генриетта и поспешила навстречу.

Она толкнула дверь и налетела на высокого мужчину в тёмно-зелёном вицмундире. Он никак не мог быть Штерном. Генриетта вскинула голову и обомлела. С тёплой улыбкой на неё смотрел Ник. Он поддержал покачнувшуюся Генриетту и заметил:

– Я хоть и не Штерн, но очень рад вас видеть, герцогиня. Но вы правы, ваши родные ждут в столовой. Вы позволите проводить вас?

Генриетта только кивнула. Куда девалась её храбрость? Она не могла произнести ни слова. Черкасский предложил ей руку, Генриетта оперлась на неё и молча пошла в столовую.

Сияющая Луиза расположилась за столом рядом с мужем.

– Мы заждались тебя, дорогая, – увидев племянницу, сообщила она, хотя блеск глаз и весёлое оживление мадам Штерн говорили как раз об обратном.

Черкасский подвёл спутницу к столу, пододвинул ей стул, а сам сел рядом. Это было и приятно, и страшно, Генриетте вдруг показалось, что её, словно осенний лист, подхватил и уносит вихрь. Что будет дальше с этим листочком? Впрочем, думать совсем не хотелось. Зачем, когда проще отдаться на волю судьбы?

«Что суждено, то и будет!» – решила Генриетта.

Она поймала себя на том, что пропустила начало затеянного за столом разговора. Оказывается, князь Николай рассказывал, что приехал в Париж по делам службы и теперь останется здесь надолго. Его кузина Елена разрешила поселиться в её парижском доме. Так что он уже неделю как живёт здесь.

– Вообще-то, Николай Васильевич, вас нам сам Бог послал, – вступил в разговор Штерн. – Я уже думал, что мне придётся в Санкт-Петербург ехать, искать вас.

Генриетта не видела лица сидящего рядом Черкасского, но уловила в его ответе удивление:

– И зачем я вам понадобился?

– Дело касается наследства герцогини де Гримон. История закрутилась сложная, да к тому же весьма сомнительная, – отозвался Штерн и начал излагать подробности случившегося три месяца назад происшествия.