– Я намерен поспать.

Уил посмотрел на него.

– Серьезно? – Они летели до Виннипега. Полет должен был продлиться сорок минут.

– Серьезно, – сказал Элиот и закрыл глаза.

Черты его лица расслабились, губы приоткрылись. Уил было решил, что он не дышит. Когда они взлетели, самолет ухнул в яму, и женщина, сидевшая по другую сторону прохода, вскрикнула, а голова Элиота скатилась на плечо Уила.

– Элиот? – Тот поднес руку к ноздрям Элиота, но ничего не почувствовал. Он облизнул палец и снова проверил. Ощутил слабый поток воздуха. Очень слабый. Попытался успокоиться.

Посадка была жесткой, но и на этот раз Элиот не отреагировал. Уил пихнул его локтем в ребра.

– Элиот. – Он потряс его за плечо. – Том. – Потряс сильнее. Потом большим и указательным пальцами ущипнул его за предплечье.

Глаза Элиота открылись. Они напоминали кусочки стекла. Его лицо вытянулось и стало пепельно-серым. Он выглядел мертвым.

– Мы сели.

Взгляд глаз Элиота переместился на нечто за пределами фюзеляжа.

– Мы прилетели, Элиот. Просыпайся. Элиот…

Взгляд стал осмысленным.

– Что?

– Ты выглядишь ужасно.

– Я отлично себя чувствую, – сказал Элиот и неожиданно стал выглядеть выспавшимся и бодрым. Он вытащил из щели свое пальто и сунул под мышку. – Пошли.

* * *

В Виннипеге они сели на самолет до Ванкувера, и Элиот опять заснул, как только они поднялись на борт, и опять при приземлении побудка напоминала реанимирование трупа. В Ванкувере они перешли в терминал международных рейсов и благополучно преодолели все проверки. Бортпроводники «Корейских авиалиний» носили синие бумажные шляпы. Элиот устроился в кресле у окна, точно так же пристроил свое пальто между спинкой и стеной и закрыл глаза.

– Разбуди меня, если вдруг начнем резко снижаться.

– Ох, – сказал Уил. Но Элиот, кажется, уже спал. – Ладно, разбужу.

Он достал из кармашка на спинке переднего сиденья журнал, потом убрал его обратно. Он сомневался, что сможет заснуть.

From: http://discuss.isthatjustme.com/forum/topic – 11053 – r.html?v=1

В общем, я не хочу влезать в теории заговора, но ты читал о том стрелке из Гранд-Форкс? Они заявили, что он поссорился со своей девчонкой, поэтому мы все подумали: «О, так вот почему он слетел с катушек». Но, отметь, никто напрямую не сказал, что есть связь. Они просто позволили нам так думать, а иначе зачем бы они стали об этом упоминать?

Я не говорю, что конкретно в этом инциденте что-то есть, но я сталкиваюсь с таким ПОСТОЯННО. Когда смотришь по телевизору новости, каждый раз история выглядит так: «Случился пожар, у владельца были финансовые проблемы». Они не утверждают, что он сам сжег свой дом. Но они больше ничего нам не говорят.

Это беспокоит меня, потому что мы считаем себя умными, складывая вместе кусочки мозаики, но на самом деле это система. Нам дают только те кусочки, которые подходят друг к другу только одним образом, но если вдруг оказывается, что из них складывается неправильная картинка, они никогда не говорят, что она верная.

А вот если это на самом деле крупное событие, например, национального масштаба, все репортажи поступают от одного репортера, который записывает все, что ему говорят копы. Репортаж пускают по АР, а потом его повторяют другие новостные службы. И создается впечатление, будто все они провели собственное расследование и нашли одинаковые факты; в действительности же все они цитировали один источник.

Короче, парень из Гранд-Форкс, наверное, действительно поцапался со своей девчонкой. Но я думаю, ссора яйца выеденного не стоила, потому что никто в буквальном смысле не утверждал, что стрелять он начал из-за ссоры. Если бы было сказано, что причина стрельбы осталась тайной, в людях пробудилось бы любопытство, и они начали бы задавать вопросы. А так получается, что достаточно одного неясного намека – и мы довольны, потому что считаем, что всё вычислили.

Она стала неразборчивой. Не потому, что так надо было. Просто ей больше ничего не оставалось. Она считала себя «неразборчивой», а не «легкомысленной», потому что во всех ситуациях главной была она. Если в магазин одежды, в котором она работала, заходил какой-нибудь юноша и если его взгляд означал, что он уже слышал о ней, она держалась молчаливо и продавала ему пару штанов цвета хаки. Но если – а это случалось не часто, всего лишь изредка – появлялся юноша с вьющимися волосами и темными глазами и если он искренне желал что-то купить, ее душа тут же отзывалась. Она подходила к нему и предлагала свою помощь, и если вокруг юноши крутилась какая-нибудь блондинка с плохим перманентом – а так бывало практически всегда, – она рекомендовала ему рубашки и разглядывала его, пока девица щупала юбки. И он тоже смотрел на нее, и между ними что-то происходило. А когда девица удалялась в примерочную, Эмили решительно подходила к нему и жадно, как хищник, целовала. И он целовал ее в ответ, каждый раз, а если она опускала руку вниз, он оказывался твердым, как камень. «Как дела?» – обращалась она к примерочной, не спуская глаз с юноши, и девица отвечала что-то насчет того, что вещь не так сидит и не подходит по цвету, и интересовалась, есть ли у них такое же, но с «перламутровыми пуговицами». Эмили не всегда удавалось пойти дальше: дважды девица выходила слишком рано, и юноша покидал магазин на ватных ногах, оглядываясь на нее. Но дважды она успела. В последний раз юношу сопровождала черноглазая девица, которая даже не удосужилась ответить, когда Эмили вышла к ним навстречу и поздоровалась. Ей понравился взгляд юноши, он был дружелюбен, немногословен и играл в футбол, так что она не только залезла ему в штаны, пока девица была в примерочной, но и продолжила, когда девица вышла. Она наблюдала за лицом юноши, пока девица бродила по магазину, и восхищалась, потому что тот выглядел ужасно испуганным, но не останавливал ее. Девица рассматривала платья и язвительно бросила, что одно из них – точно старье из бабушкиного сундука, а юноша что-то прохрипел и задергался в своих джинсах. Эмили зашла за прилавок. Он смотрел на нее так, будто не верил, что она бросает его. Будто считал, что она поможет ему выкрутиться из сложного положения или что-то вроде этого. Но ей было плевать. Самое интересное закончилось, в том, что касалось ее. Юноша еще несколько секунд стоял как пригвожденный к месту, потом выпалил череду несвязных слов, ошметки от двух или трех столкнувшихся мыслей. Девица даже не повернулась. «Прикольненько», – сказала она, поворачивая к себе пушистую куртку с капюшоном.

Это было, вероятно, совсем не то, что имел в виду Элиот, когда говорил ей, что нужно «много практиковаться и приучить себя к дисциплине». Но Эмили находилась в миллионе миль от остального мира и мастерски выполняла задачу – правда, противоположную той, что поставил перед ней Элиот, – по сокрытию того факта, что она является самым опытным практикующим специалистом по убеждению из всех, кто когда-либо почтил своим присутствием этот район пыльных бурь. Ей же надо было что-то делать. Она не могла иметь мышцы и не играть ими.