– Издалека? – Хозяин подавал сам. Миска парующей каши, заправленной ароматными травами, молоко, ржаной хлеб. – Больно твои сапоги пыльны, дева-воительница, давненько не кормила ты их гусиным жиром. Я – Березняк.

Если бы Клагерт сложил с себя обязанности десятника, повесил на гвоздь меч, кольчугу, крепким боевым сапогам предпочел мягкие ноговицы из оленьей кожи, точь-в-точь получился бы Березняк, что лучезарно улыбался Верне и ждал ответа.

– Не ближний свет, – промычала та. Все же несподручно болтать с набитым ртом.

– С запада идешь?

– Оттуда.

– Чем народ там дышит?

– А все так же. – Широкий глоток молока иссохшее горло приняло, ровно земля летний дождь, Верна улыбнулась в кои-то веки за последнее время. – Добряк добр, пахарь пашет, злодей бесчинствует, дружинный службу тащит.

– Человек везде одинаков, – согласился хозяин, присаживаясь рядом. – И сколько ни проходит времени, лучше не становится. Говоришь, злодей безобразит?

– Под Срединником, во владениях князя Остролиста трое заклятых душегубов из-под стражи сбежали. Вся округа на ушах стояла. Дружинные с ног сбились.

– Много бед натворили? Поймали?

– Да поймать-то поймали. Только странно все вышло – как по жизни грешили, так и самим воздалось. Не дайте боги такого конца!

Березняк нахмурился, огладил бороду и уселся поудобнее. Оглядел харчевню, во всем ли порядок, пока хозяин занят, и приготовился слушать.

– Не видела бы сама, так и молчала бы в тряпочку. – Верна сотворила обережное знамение, приглашая в свидетели богов. – А захотела бы сказки врать, лучше не придумала. Про душегубов слыхала от княжеского разъезда – повстречались на торной дорожке – и сама себе наказала быть осторожнее. Собралась было утром по своим делам, что называется, нате вам! В распадке лежат все трое, да не просто лежат – живехоньки ровно гнилая колода!

Хозяин оживился. Будет что пересказывать постояльцам, следующим из восточной стороны в западную.

– Никогда такого не видела, хоть не первый день с оружием знаюсь! Самый здоровенный душегуб вскрыт, словно мешок с мукой! Скажешь, трудно проткнуть человека голой рукой, прихватить в ладонь сердце и вырвать наружу? Я тоже так думала. Однако нашелся ведь ухарь! Лежит бугай, раскинув ручищи, а в груди дырища зияет, ровно провал! Второй голову потерял, сам в одном месте успокоился, голова – рядом, третий будто лопнул, как переспелая тыква, кровища так и брызнула из ушей!

– Кто ж их так?

– То боги знают, да спрашивать боюсь. И не мое это дело. У самой забот – возок с верхом!

– Далеко наладилась? Вряд ли по торговым делам.

– Верно подметил, не торговка я. А куда путь держу – сама не знаю. Ищу кое-кого.

– Если шел по нашей дороге, не потеряется. Вдоль всего тракта постоялые дворы стоят. Не у меня, так у Зозули найдется. Выше нос!

Аж дышать перестала, неужели удача? Три кровяные дорожки стлались мимо харчевни, это и сама знала, но вдруг Безрод сказал, куда идет? Не приведите боги, изменится благорасположение небожителей, истают красные незримые тропки, и хоть наизнанку вывернись, ничего не найдешь. Трижды пройдешь от края земли до края и все впустую.

– Му… мужа ищу. – Ровно гиря на языке повисла, еле произнесла. Вроде и словечко простое, а будто из другой жизни, светлой и беспечальной. – Разминулись мы. С ним… свекор и сестра… его сестра.

– Золовка, стало быть?

– Ага, здоровенная такая, вровень с тобой будет.

Березняк поскреб затылок, нахмурился, прикусил ус. Покачал головой.

– Не было. Точно не было, я бы запомнил. Быть может…

– Что?

– Быть может, Винопей знает, – кивнул на старика, сладко спящего на скамье у очага. – Он всю дорогу исходил, всякий постоялый двор знает мало не лучше хозяев. Да что я говорю, старик, почитай, живет на дороге!

– На дороге?

– Ровно волна, катается от одного постоялого двора к другому, там коркой хлеба разживется, тут плошкой каши угостят. Тем и жив. Но глазастый, ох глазастый, ты на дырявые одежки не смотри! Вчера мимоезжий купчина деньги потерял. Ну само собой, давай на приказчика орать, мол, стащил, пройдоха. А Винопей глядит со своей скамьи так хитренько и говорит, дескать, не гони на человека напраслину, сам потерял, так виноватых не ищи. Ну купчина руки в боки, ор такой поднял, голуби снаружи поднялись. А Винопей только глазками хлопает и улыбку тянет от щеки до щеки.

Верна от собственных печальных дум отвлеклась, даже про троицу душегубов на мгновение забыла, рот раскрыла и покосилась на скамью у очага. Этот? Старик в потрепанной одежке?

– Дашь, говорит, десятину из кошеля, найду пропажу, не дашь – разоряйся дальше, пока не лопнешь. Купчина и без того мало не лопнул. Раскраснелся, жилы на шее вспухли, думали, Удар хватит. И вот что я тебе скажу, дева-воительница, не каждый на купеческое дело годен, ох не каждый! Что бы ни говорили пустые головы, на всякое дело свой особый склад нужен. Этот хоть и разъярился, точно прихвостень Злобога, свою выгоду за мгновение просчитал. Согласился.

– И что старик? Нашел?

– А то! Заставил купца шаг в шаг повторить все, что делал с самого приезда. У возка обронил, под самым тележным колесом нашли.

– А если бы украли?

– В том-то и соль, что не могли украсть. И срезать не могли. Винопей на купца только глянул, сразу сказал – не могли украсть. Мешок с деньгами едва не в руке носил, даже к поясу не привешивал, видать, ученый. Мог только сам обронить.

– И обронил?

– Оставил. Присел у телеги сапог затянуть, ну и положил мешок под колесо. И то ли отвлекли его, то ли сам забыл – ушел без денег. А Винопей только глазом повел, и вся недолга! Если и встречал твоих, как пить дать запомнил.

Верна прикусила губу и внимательно посмотрела на бродягу, мирно дремлющего у очага. Старик как старик – сед, бородат, бит жизнью. Но, видать, и жизни от него досталось, только представить себе, как горел воздух, когда Винопей исторгал вовне забористую матерщину.

– А разбуди ты его, Березняк. Должно быть, и аппетит старинушка во сне нагулял. От меня не убудет, а человеку хорошо.

– И то правильно. – Корчмарь тяжело поднялся – аж лавка заскрипела – и вразвалку прошел к очагу.

Винопей спал чутко. Так спит человек, которому не на кого надеяться кроме самого себя. За таким не стоят семья и друзья, некому подпереть спину. Спросонок потер глаза, и недолго Верне казалось, что это Тычок зевает, оглаживает бороду и перхает. Суть дела харчевный завсегдатай ухватил быстро, стрельнул глазками туда-сюда и скорее молнии скакнул за стол.

Солнце клонилось к дальнокраю. Винопей поглощал кашу умопомрачительно быстро, будто сразу трое едоков расселись за столом. Облитая малиновым рдением, каша ароматно паровала в плошке, и даже парок в эту закатную пору вышел розоватый, вкусный.