Жоли отверг пьесу: политика, надоело, не пропустят. А жить на что? Сели писать другую пьесу — «Алхимик», в стихах, по мотивам драмы «Фацио» англичанина Мильмана: человека несправедливо обвиняют в преступлении, ужасный финал заменили хеппи-эндом. Жоли понравилось, Нерваль был недоволен, решили, что «Алхимика» подпишет один Дюма, а с «Бурхартом» Нерваль делает что хочет. Театр «Пантеон» купил «Поля Джонса» и 12 октября поставил его с большим успехом. 8 ноября открытие «Ренессанса», «Алхимика» репетируют, «Бурхарта», переделанного Нервалем (по мнению критиков Пьера Тушара и Франсуа Рахье, к худшему: из политической драмы он сделал слащаво-любовную), принял «Порт-Сен-Мартен» (играли 16 апреля 1839 года, Готье хвалил, публике не понравилось). Кажется, выбирались из ямы… И той же осенью Нерваль познакомил Дюма со своим одноклассником Огюстом Маке.

Маке, старший из восьми детей бизнесмена, родился 13 декабря 1813 года в Париже, в 1830-м окончил лицей Карла Великого вместе с Нервалем, летом бегал по баррикадам, в 18 лет был зачислен в тот же лицей внештатным преподавателем истории, а в 1832-м в Сорбонне защитил докторскую диссертацию по истории театра. Мечтал писать, искусство любил больше науки, входил в группу молодых романтиков «Малый Сенакль» (группа Гюго — «Большой Сенакль»), публиковал стихи под псевдонимом «Огастус Мак-Кит». В 1833 году написал с Нервалем драму «Искупление» и романы «Рауль Спитен» и «Форт Диш»: пьесу не поставили, романы напечатали, но никто их не читал. В 1835-м, несмотря на увещевания отца, бросил преподавание и стал редактировать газету «Антракт», вскоре заглохшую, публиковал статьи о театре в «Парижской газете», с 1838 года работал в газете «Молодо-зелено». Исследователь Гюстав Симон, лично знавший Маке, в 1919 году издал о нем книгу «Дюма и Маке: история одного сотрудничества», юным он его не видел, но описал по чужим рассказам: благородный, пылкий мальчик, талантливый, но неуверенный в себе, внешне похож на д’Артаньяна: худощавый, усики, ясные светлые глаза. Маке предложил Жоли пьесу «Карнавальный вечер»: вдова Батильда влюблена в кузена покойного мужа, тот — в другую, а в Батильду — мужчина, с которым у нее была связь и который теперь ее шантажирует. Это не водевиль, а мрачная психологическая драма. Жоли отверг — нетеатрально. Нерваль предложил показать «калеку» Дюма — тот поправит. Маке согласился. Все соглашались: Дюма правил быстро, бережно, критиковал необидно, все сдавал в срок и своего имени не ставил; это считалось нормальным, ведь он брал за труд деньги. (Если работа занимала дня два-три, то денег не брал, и это тоже считали нормальным. Если не мог поправить — отказывался, после чего пьеса возвращалась автору, но в редких случаях он покупал ее «впрок».)

Нерваль — Маке, 3 ноября: «Он [Дюма] сказал, что полтора акта очень хороши, другие полтора надо переделать. Но ему сейчас некогда, надо сдавать „Алхимика“. Я придумал, как сделать развязку без смертей, потому что это было камнем преткновения, твоя развязка чересчур мрачна и тяжеловесна для трехактной пьесы. Но я недостаточно разбираюсь в театре, чтобы сделать это. Тогда мы подумали предложить тебе в соавторы Лакруа (Поль Лакруа, 1807–1884, издатель, автор учебников, эрудит. — М. Ч.). Он сейчас болеет, но скоро сможет… если „Ренессанс“ не возьмет, то Лакруа ее пристроит в „Водевиль“ или „Жимназ“. Я тебе советую принять этот вариант. Лакруа может подписать пьесу псевдонимом, если ты не хочешь подписывать своим именем, как ты мне говорил. Ты ведь знаешь, как трудно начинающим, я бывал и в худших условиях. У тебя будет половина прибыли, и тебе будет проще разговаривать с директорами театров…»

Через несколько дней Нерваль сообщил Маке, что Дюма сам прочел пьесу перед Лакруа и тот взялся «немножко поправить». Но по какой-то причине Лакруа опять не смог, и Дюма все сделал сам. Нерваль — Маке, 7 декабря: «Дорогой друг, Дюма переписал всю пьесу — в соответствии с твоим замыслом, конечно; пойдет под твоим именем. Пьеса принята, нравится всем… Завтра я представлю тебя Дюма…» Встретились, Маке со всем согласился, переименовали пьесу в «Батильду»; ее поставили 14 января 1839 года в «Ренессансе» с Идой в главной роли (это и была выгода Дюма — денег он не взял), успеха не случилось, провала тоже. Дюма тотчас об этом забыл. «Ренессанс» его не устраивал — видно, что второго Французского театра не получается, надо писать для настоящего. Несколько лет назад драматург Леон Лери (псевдоним «Брунсвик») принес ему на правку комедию, он тогда не смог ничего сделать, теперь надумал; получился водевиль «Мадемуазель де Бель-Иль»: 1726 год, герцог и его любовница решили завести себе других возлюбленных, вещь безобидная, забавная. 2 апреля 1839 года Французский театр ее поставил с громадным успехом, даром что семнадцатилетнюю героиню играла пенсионерка мадемуазель Марс. Жюль Сандо, «Парижское обозрение»: «Живая, энергичная, нежная, добрая вещь…» Это самая коммерчески удачная пьеса Дюма: она не сходила со сцены до 1916 года.

10 апреля — «Алхимик» в «Ренессансе», успех слабенький, Франсуа Боннер в «Парижском обозрении» назвал плагиатом; 16 апреля «Лео Бурхарт» в «Порт-Сен-Мартене», тоже ничего хорошего. От досады между друзьями начались денежные разборки, Нерваль обвинял Дюма почти что в краже. При этом денег у Дюма по-прежнему не было. Их у него не было никогда, причем понять, куда он их девал, учитывая постоянное наличие заработка, трудно. Он ни во что особенное не инвестировал, не пил, не играл, не покупал любовницам карет, просто «жил на широкую ногу»: содержал «секретарей», давал в долг, сам опаздывал с платежами и платил проценты, покупал массу одежды, мебели, безделушек. Странно: ведь он был такой «правильный» во всем, что касалось работы, и юность провел бедно, и цену деньгам знал. Но не всякая черта характера поддается объяснению. Сейчас с деньгами было так плохо — еще и расточительность Иды, — что он взял крупную сумму у Доманжа под залог авторских прав. Договорился с «Веком» (там платили не лучше, чем в «Прессе», но с ними он лучше ладил) и издательством «Дюмон», что будет все написанное в прозе отдавать им, книжная публикация после газетной. Это была кабала. Год он никуда не ездил, сидел взаперти и писал. Он привык к дисциплине, но работать совсем уж из-под палки получалось неважно, тексты выходили несамостоятельные (он так и не научился придумывать сюжеты): «Отон-лучник» по мотивам сказания о Лоэнгрине, «Монсеньор Гастон де Феб, или История о демоне на службе у сира де Караса» — на основе «Хроник» Фруассара, «Педро Жестокий» — по испанским хроникам, «Дон Мартинш де Фрейтас» — по португальским. Он хотел защищать авторские права французов, но чужих соблюдать не собирался; он открыл новую жилу — авторизованные переводы. Живший в Париже неаполитанец Пьер Анжело Фиорентино посоветовал ему перевести книгу Уго Фосколо «Последние письма Джакомо Ортиса» (трагическая любовная история конца XVIII века) — вышла повесть «Жак Ортис», подписанная «А. Дюма»… А что? Тогда все так делали.

Считается, что вольным переводом какого-то английского текста являются и «Приключения Джона Дэвиса», роман о британском моряке, который везде побывал, видел Байрона, турецкого султана, албанского пашу. Англичанин Джон Дэвис, сын моряка, жил в Париже, и позднее Дюма был с ним знаком и публиковал в своих газетах его переводы, но тот это Дэвис или не тот, так и не установили. Текст выглядит неоконченным, будто автор прервался или переводчику надоело; поскольку в его самостоятельности есть сомнения, судить о качестве трудно, но отдельные сцены не мог не написать именно Дюма: «У ворот красовалась новая выставка голов. Одна из них была, как видно, недавно отрублена, и кровь медленно капала на плечо женщины, которая сидела у подножия столба. Эта несчастная была почти нагая и прикрывалась только своими длинными волосами. Она сидела, положив лицо на колени, а руки на голову. У ног ее валялись два ребенка, по-видимому, близнецы. Несмотря на шум нашего поезда, она даже не взглянула на нас, так глубоко было ее горе, так чужд был ей весь мир. Али посмотрел на нее с абсолютным равнодушием, как на суку с щенятами…» «Век» ужаснулся такой «чернухе» и не взял; напечатало «Парижское обозрение».