– Видела, по-моему.

– Где?

– Здесь, когда была маленькая… Бабушка изумилась.

– Здесь? У нас?

Да. Неужели бабушка забыла тот случай, вскоре после смерти Нориных родителей? Они с Карин были тогда в Стокгольме и зашли в гости. Потом кто-то позвонил в дверь, дедушка пошел открывать и вернулся с девушкой, которую бабушка быстренько выпроводила. Это была она?

Верно, она. Теперь бабушка вспомнила. Карита явилась тогда по обыкновению как снег на голову, даже по телефону не предупредила.

– Ты правда помнишь? Ведь совсем маленькая была!

– Я прекрасно ее помню. Она сказала, что знала маму.

Бабушка поспешно отвернулась. От волнения у нее перехватило горло.

– Да, она часто об этом твердит. К сожалению, Элисабет, твоя бедная мамочка, была очень наивна и доверчива. Так и не усвоила, что с людьми надо держать ухо востро. Все принимала за чистую монету, не удивительно, что Карита Энг втерлась к ней в доверие. Я чего только не делала, чтобы оградить Элисабет от Кариты, но, увы, не всегда успешно.

– Значит, вы, бабушка, считали себя вправе решать, с кем маме общаться, а с кем нет? – От негодования Нора даже перебила ее.

Бабушка вздрогнула – такая злость сквозила у Норы в голосе.

– Нет-нет, но в данном случае это было необходимо. Она же могла испортить Элисабет репутацию… Да и вид у нее какой-то дешевый…

Все, хватит. Нора опять перебила бабушку:

– А где она сейчас?

Бабушка покраснела и с досадой сказала:

– Понятия не имею. Никогда не интересовалась, где она живет. Ведь она то и дело переезжает. Как все люди, у которых нет в жизни твердой опоры.

– А как вы думаете, бабушка, почему у них нет опоры?

Нора попыталась перехватить бабушкин взгляд, но тщетно, та перебирала цветы в вазе и смотрела на них. На Норин вопрос она не ответила.

– Как найдешь в жизни твердую опору, если тебя отовсюду гонят?

– Ну-ну, успокойся. Незачем так сердиться. – Цветы у бабушки в руке дрожали. Ей никак не удавалось красиво расположить их в вазе. – Все равно тебе этого не понять. Такие люди не хотят пускать корни. Им бы только бродяжить с места на место, иначе они скверно себя чувствуют…

– Такие люди! Какие же именно?

Нора смотрела на бабушку так, будто видела ее впервые. Она глазам своим не верила. Неужели ее бабушка вправду настолько бессердечна? Как же так можно? Сперва беспощадно отвергнуть Кариту, поставив ей в вину стремление найти для дочки родню. А после критиковать за то, что у нее нет в жизни опоры. Да еще и оправдывать себя, заявляя, что Карита-де обожает «бродяжить с места на место». Бабушка вообще понимает, что говорит?

Нора вконец расстроилась. Как бабушка только может быть такой черствой! Отрадно слышать, что мама была другая.

О Карите Энг Нора не знала ничего. Но ее самоотверженная борьба так знакома и так понятна. Опять одинокий, всеми покинутый человек. Бабушка сама только что рассказывала, что отец Кариты еще до ее рождения вернулся в Италию, а мать укатила за тридевять земель. Дедушка с бабушкой, единственные близкие люди в этой стране, умерли. Стоит ли удивляться упорству, с каким она добивалась, чтобы родня приняла ее дочку, стала ей опорой? Одинокая, покинутая, она, понятно, надеялась, что где-нибудь отворится дверь. Хотя бы ради девочки.

Вполне понятно, что она притулилась к этому бедолаге Мартину, который был намного старше, годился ей в отцы. Но и он в конце концов оставил ее. Вот она и пыталась прибиться к его родне – что тут странного?

Но двери перед ней захлопывались. Ее встречали в штыки. Как бабушка только могла? Такого Нора не ожидала. До чего же болит голова. Уйти бы отсюда, и поскорей.

– О чем ты думаешь, детка? Вид у тебя расстроенный.

Бабушка сидела склонив голову набок и смотрела на Нору своими лучистыми глазами. Решила снова подобреть.

– Не понимаю я вас, бабушка.

– Что? – Бабушка робко взглянула на нее. – О чем ты?

И тут Нору прорвало, слова так и хлынули, она не могла их остановить. Бабушка знать не знает, что такое быть одинокой, покинутой, у бабушки-то были и папа, и мама, она росла в семье, любимый, избалованный ребенок.

– Ничего вы, бабушка, не понимаете! И больше я здесь не останусь!

Слезы градом катились у Норы по щекам. Она выскочила в коридор, схватила пальто и выбежала за дверь.

Нора села на метро и поехала прямо на Центральный вокзал. Домой, скорее домой! Первым попавшимся поездом.

На вокзале кишмя кишел народ. В два счета затеряешься. Все еще глотая слезы, Нора остановилась перед расписанием поездов на стене. Пришлось несколько раз утереть глаза и усилием воли сосредоточиться на строчках цифр. Часы прибытия и отправления сливались в бестолковую мешанину, которая бурлила в голове. Никогда они не напишут так, чтобы все было понятно!

Напрасно она вообще сюда приехала. Могла бы догадаться, как все будет. Чего она, собственно, ожидала? Знала ведь свою бабушку!

Ну и что из того, что она приперла бабушку к стенке? Вышло все очень жестоко. Почему она не оставила бабушку в покое, с этими ее глянцевыми поверхностями, и гладкими скатертями, и лучистым взглядом?

Н-да, чего она добилась-то?

Только осталась без бабушки, вот и весь результат.

Что же с ней такое, почему она вечно доводит все до крайности?! Проку-то от этого чуть. Лучше никому не становится.

Да, никому. Совершенно никому. И меньше всего ей самой.

Слезы катились градом. И расписание по-прежнему китайская грамота. Вдобавок она мешала другим пассажирам, спешившим, но тем не менее без труда разбиравшим, что написано в расписании. Все тут умней ее. Мигом находят в таблице свой поезд и решительно направляются к нужной платформе. А она так и стоит, тупо глядя на расписание. Надо бы кого-нибудь спросить. Но сперва необходимо успокоиться.

Как вдруг чья-то рука тронула ее за плечо. Она вздрогнула и обернулась.

Дедушка.

Он тяжело дышал и выглядел слегка растерянно.

– Ох, дедушка, что же я натворила!

Нора уткнулась ему в плечо и расплакалась. Горько, навзрыд. Дедушка обнял ее и тихонько повел в кафетерий. Усадил на свободный стул, подвинул себе другой.

– Пойду принесу кофейку, – сказал он и вскоре вернулся с двумя чашками крепкого кофе. – На, выпей-ка. – Дедушка сел рядом.

Нора всхлипнула, отпила глоток и резко поставила чашку на блюдце.

– Ужасно горячий.