Когда автобус подъехал к развилке между городом и атомной станцией, Прушинский увидел сотрудника милиции в маске «лепесток». Он был озадачен. Тканый респиратор «лепесток» фильтровал радиоактивные аэрозоли из атмосферы, и Прушинский не мог понять, зачем он здесь понадобился. Встретивший их в Припяти сотрудник станции заверил, что все под контролем. С облегчением Прушинский заселился в гостиницу «Полесье», восьмиэтажное здание у центральной площади, и спустился в ресторан пообедать. Выйдя на залитую солнцем террасу гостиницы, он увидел идущего ему навстречу директора Брюханова.

– В чем проблема с реактором? – спросил Прушинский.

Переживший потрясение директор Чернобыльской станции и после этого будет сообщать начальству противоречивую информацию и еще несколько часов заявлять, что реактор № 4 цел, но, видимо, в этот момент Брюханов принял горькую правду[565].

– Нет больше реактора, – сказал он.

Прушинский был ошеломлен. Он знал, что Брюханов не является экспертом-ядерщиком. Но то, что он говорил, было просто непостижимо.

– Посмотрите сами, – сказал Брюханов в отчаянии. – Сепараторы с улицы видно.

Информация из отправленного ранее письменного отчета Брюханова все еще медленно поднималась наверх по бюрократическим каналам в Москве. В полдень заместитель министра энергетики Алексей Макухин отправил в ЦК телеграмму из 17 строк, передав ободряющий прогноз Брюханова. На телеграмме был гриф «Срочно», но из общего отдела ЦК ее переправили в отдел тяжелой промышленности и энергетики, так что Горбачев прочитал ее только во второй половине дня в субботу[566].

В телеграмме сообщалось, что в верхней части отсека реактора произошел взрыв, крыша и часть стен реакторного отсека, несколько панелей крыши машинного зала были уничтожены, покрытие крыши загорелось. Пожар потушили в 3:30[567].

Аварии на производстве не были чем-то непривычным для властей. Какой-то взрыв, пожар, который уже потушили. Серьезная авария, да, но ничего такого, что нельзя было бы удержать в рамках. Главное, что реактор цел, ядерную катастрофу предотвратили.

Также в телеграмме говорилось, что персонал ЧАЭС предпринимает меры по охлаждению активной зоны реактора. По мнению Третьего главного управления Министерства здравоохранения, принятие специальных мер, включая эвакуацию населения из города, не требуется.

В 14:00 в Киев прилетела спецрейсом вторая, более высокопоставленная группа из Москвы во главе с министром энергетики Анатолием Майорцем[568]. Виталий Скляров, украинский коллега Майорца, встретил гостей на полосе, они пересели на пару древнего вида бипланов Ан-2. Майорец, недавно занявший свой пост и не являвшийся атомщиком, держался уверенно.

– Вряд ли, – сказал он, – нам придется долго в Припяти сидеть.

Он считал, что в течение 48 часов они вернутся домой.

– Анатолий Иванович, – сказал Скляров. – Не думаю, что двух дней хватит.

– Не пугайте нас, товарищ Скляров[569]. Наша главная задача – как можно быстрее восстановить и вернуть в энергосеть поврежденный блок.

Ан-2 приземлился на неровную посадочную полосу возле Чернобыля, они пересели в машины и поехали в Припять[570]. Скляров глядел в окно: люди были заняты тем же, чем и обычно занимаются в выходной. Дети играли в футбол, выстиранное белье висело на балконах, парочки прогуливались у нового торгового центра на центральной площади. Скляров спросил, как обстоит дело с радиацией, и услышал, что приборы показывают уровень примерно в десять раз выше естественного фона – определенно, в допустимых пределах. Скляров приободрился.

Министры собрались в помещениях горкома партии и исполкома Припяти – в пятиэтажном бетонном здании рядом с гостиницей «Полесье», которое в городе называли «Белым домом». Маломуж, секретарь Киевского обкома, расположил здесь свой командный пункт. Генерал Иванов, заместитель начальника войск гражданской обороны, прибыл из Москвы и предложил партийным властям оповестить население Припяти по радио о случившейся аварии. Его люди уже проводили радиационную разведку на самой станции и в городе[571].

Собравшиеся эксперты тут же начали бурные дебаты о том, как лучше всего охладить реактор № 4 и очистить территорию станции, но они не могли предпринять никаких решительных мер без председателя комиссии Бориса Щербины, еще не прилетевшего из Москвы. Стоял ясный теплый день. В соседней гостинице праздновали свадьбу.

Кружа на вертолете над Чернобыльской станцией, Борис Прушинский понял, что директор сказал правду о реакторе № 4[572]. Но даже он, глава группы оказания экстренной помощи при авариях на атомных станциях, с трудом мог поверить в то, что видел.

Крыша центрального зала исчезла. Внутри зиял черный кратер: больше десяти этажей стен и перекрытий словно вынули сверху огромной ложкой. Северная часть здания рухнула и превратилась в груду черных обломков. Они рассыпались по крышам близлежащих зданий и по земле, доходя до ограждения станции. Внутри руин зала были видны обломки 120-тонного мостового крана, загрузочную машину, главные циркуляционные насосы. Пилот наклонил вертолет на одну сторону, чтобы фотограф станции мог снимать через иллюминатор. Прушинский увидел, что крышка реактора «Елена», 2000-тонный диск из бетона и стали, наклонена и смотрит вверх. Под ней, глубоко внутри корпуса реактора, он мог разглядеть светящееся сплетение оставшихся топливных сборок и одну точку, горевшую ярким желто-красным светом. Когда вертолет наконец ушел в сторону, Прушинский заставил себя осознать то, что разум пока отказывался принимать: реактора № 4 больше не было.