кого-нибудь из постоянных клиентов третьей жертвой; или четвертой, если считать и Ирене. И честно говоря, его немного тревожило, что в газете писали: полиция не исключает вероятности того, что водитель автобуса умер не естественной смертью. Тревожило – и в то же время заставляло трепетать от восторга до самых корней волос. Он чувствовал, что живет полной жизнью.

* * *

Эриберт Бауса всю ночь не спал из-за этого психа. Перебранка с Виржинией вышла отвратительная, совершенно несоразмерная его проступку. Ему пришлось признаться в своей неверности; пришлось слушать, как его обзывают гнусным бабником, прикрывающимся своими дерьмовыми прогрессивными взглядами, и прочими неприятными прозвищами. А он сидел и думал, что если бы Амалия была поумнее, она бы не попалась на удочку. Что ей мешало прикинуться дурочкой? Вот Виржиния, сучка, та повела себя с умом. Тут же ей заявила, мне все известно, красотка, твой любовник мне во всем признался, а тупая овца Амалия приняла это за чистую монету. И, положив трубку, Виржиния посмотрела на него испепеляющим взглядом и начала обзывать вонючим бабником и так далее.

– Вас к телефону, – сообщила Рита по внутренней связи.

– Я занят.

– По срочному делу.

– А кто меня спрашивает?

– Из администрации президента.

Эриберт Бауса с сожалением поглядел на гранки романа Уэльбека, нажал кнопку на телефоне и откинулся назад в кресле, ко всему готовый. И сказал, слушаю вас.

– Эй, друг! Это же я, твой личный кукловод…

– Простите?

– Олегер Сантига, твой приятель. Как делишки? Разобрались вчера с женой?

– Слушай, ты, крыса. – Он сам был удивлен, что не нашел слова поувесистее. – Теперь-то уж я точно знаю, что никогда в жизни не опубликую эту собачью чушь про мужика, который всех кормит ядом и вообще не в себе. Уяснил?

– Ага. Но правда, он здорово у меня получился?

– Чушь собачья.

– Слушай, Бауса: ты ведь издашь мою книгу, хотя сам еще об этом не знаешь.

– Ты что, меня не слышишь, дебил гребаный?

– Слышу. Но ты еще кое-чего не знаешь: я могу еще больше тебе навредить, если ты ее не издашь.

– Ну и отлично.

– Правда, дорогуша? – И неожиданно сухим голосом: – Я могу тебя убить.

– Здорово; а я сейчас же заявлю на тебя в полицию.

– Ты даже не сможешь объяснить им, кто я такой. А я все равно тебя убью.

Эриберт Бауса замолчал. Вкрадчивый голос Олегера Сантиги еще несколько минут удерживал его в своей власти, рассказывая ему что-то такое, чего он не запомнил. А он не бросал трубку, как мышь под гипнотическим взглядом кобры, которая вот-вот ее проглотит. Он сидел так уже долго, когда наконец услышал, что Сантига говорит: «…если ты не передумал и не решил выпустить мою повесть». И тогда как ни в чем не бывало Бауса ответил:

– По рукам.

– Как ты сказал?

– По рукам. Книга выйдет. И ты оставишь меня в покое?

– Договорились. Честное благородное слово.

– Ну-ну…

– Честное-пречестное. Можешь мне поверить. Я хочу только одного: чтобы меня издали; потом я, можно сказать, исчезну из твоей жизни.

* * *

В тот день, когда Арнау Маури опять отправился к доктору Тарда, снова шел дождь, как будто стоило ему появиться в этом плохо освещенном квартале, как начинался всемирный потоп. Он был без зонта и потому, когда седая шевелюра открыла ему дверь, отряхнулся, как насквозь промокший пес, чтобы с него стекла вся эта вода.

– Господи боже ты мой, что за ливень.

– А вы теперь без предупреждения являетесь.

– С каждым днем погода все больше с ума сходит. Видимо, правду говорят про изменения климата.

Маури поглядел на лужу, образовавшуюся у его ног.

– Не беспокойтесь, – сказал доктор. – Меня здесь некому ругать.

Он поднялся по лестнице, не оборачиваясь, чтобы посмотреть, идет ли за ним незваный гость. На столике рядом с креслами стояли две чашки дымящегося кофе. При виде их Арнау вопросительно посмотрел на доктора. Тот слегка покачал головой и исчез на кухне, говоря, сейчас принесу сахар. Арнау Маури глядел на дымящиеся чашечки.

– Откуда же вы… – сказал Маури, когда тот вернулся с сахарницей.

– Хоть вы меня и не предупредили, я вас ждал. Вы же пришли расплатиться, правда?

Маури все еще стоял, как будто был начеку, как будто ждал непредвиденной засады. Доктор устроился поудобнее в кресле и, не глядя на него, спросил, где же деньги.

– Денег у меня нет.

– Жаль-жаль… Интересно, почему я так и думал?

Маури показалось, что лицо доктора изменилось; даже шевелюра его потемнела.

– Не знаю, – ответил Маури.

– А как обидно. Пока что ваших жертв трое.

– Нет, двое.

– Да ну! А кто же второй?

В наступившей тишине Арнау внезапно вспотел с головы до ног. Как же просто попасть на удочку. Он попытался сосредоточиться на блаженстве страха, доходящем до корней волос.

Доктор усмехнулся и, отпивая из чашечки, сказал, может, тот водитель автобуса?

Маури молчал. Доктор Тарда улыбнулся и добавил, это же надо, какой ты сообразительный парень. Сядь, посиди. Можно с тобой на «ты», правда?

Маури сел, совершенно разбитый. Доктору это, похоже, понравилось. Вкрадчивым голосом он спросил, когда же ты собираешься мне заплатить?

– Я же сказал, что денег у меня нет. И не будет.

– Я заявлю на тебя в полицию.

– И погубите нас обоих.

– Нет. Ты что, решил, что я болван? Я все как следует продумал.

– Я тоже.

– Ну-ну.

– Не сомневайтесь. И к тому же, почтенный доктор, ваш яд, очевидно, вполне может быть обнаружен: вы меня обманули.

– Уверяю, никто из твоих жертв – ни люди, ни собаки – особенно не мучились и даже не подозревали, что умирают.

– Зато полиция подозревает, что произошло таинственное отравление.

– Полиция, полиция… – И он решительно добавил: – Через час я тебя им выдам. Даю тебе час, чтобы добыть деньги и мне заплатить.

Маури вскочил, будто эти слова его подтолкнули. Но к дверям не пошел.

– Давай-ка пошевеливайся, время не ждет. Я дал тебе час, а ты уже потратил полминуты.

– Вам самому осталось только полминуты.

– Да ну?

Маури указал на полупустую чашку доктора и помахал рукой на прощание. Выходя в прихожую, он обернулся и снова указал на чашечку:

– Действует он и вправду очень быстро, этого у него, гада, не отнимешь.

Он вышел из столовой, но, ухмыляясь, опять вернулся и добавил: «Меня не запугаешь, дорогой мой, не на того напал». Потом улыбнулся, глядя на истощенное лицо доктора и на его снова седую и немного растрепанную шевелюру. И послал ему воздушный поцелуй.

Внизу у выхода он переборол в себе ужас от мысли, что