Стояла чудная, прямо-таки болдинская осень, и все маленькое счастливое королевство, собственно, всего три его обитателя, решило отправиться в Царицынский парк. Столько солнца над Москвой бывало только в детстве — у каждого в своем, а сейчас все они были напоены детством маленького Кима. Словно зажженные осенним огнем, полыхали на ветру факелы-клены, и зелеными ракетами устремлялись в синеву старые ели и раскидистые сосны. Царственные аллеи, пушкинские сны, императорская державная Россия…

Они давно с мужем не были в этом парке (хотя, помнится, именно здесь они кормили уток, говорили о новом итальянском кино, о молодом Федерико Феллини, а потом целовались до одури…), а малыш Ким не был ни разу. От дворца (он и тогда стоял весь в лесах, а сейчас она подумала, что дворец постоянно находится в состоянии вялотекущего ремонта или распада) через весь парк вела аллея, пересекающаяся с другими, так что можно было вернуться обратно, к железнодорожной станции. Они шли, собирая самые красивые опавшие листья, малыш Ким без конца задавал свои «почему», а аллея часто поворачивала, открывая то уютные скамеечки с целующимися парочками, то детские качели, то вырезанных из дерева медведей. И неожиданно появилась мысль, которую она столь успешно отгоняла все это время: что бы со всеми ними было, если б два месяца назад, когда малыш упал с этой лестницы, им не удалось… кома… Нет. Нет! Она больше думать об этом не собирается… Все — запрет!

— Нам туда поворачивать нельзя, — услышала она голос сына, — там большая хлюпающая лужа.

Малыш говорил об этом совершенно спокойным и уверенным голосом знающего человека. Она тогда улыбнулась — ну откуда он может это знать, маленький выдумщик?! Аллея перед ними делала очередной поворот, но прямо через лес убегала веселая петляющая тропинка.

— Пап, за поворотом — лужа… лучше по тропинке.

— Что-то не похоже, вроде бы сухо. — Отец нарочито поднес руку к глазам, всмотрелся вдаль, принюхался. — Духи леса говорят, что все в порядке. Идем, Маленький Фантазер, Смотрящий Сквозь Деревья.

Но там действительно была лужа. Большая и хлюпающая. Дорога шла вниз, и ее размыло. Они решили обойти лесом, но под золотым слоем опавшей листвы была влажная засасывающая грязь. Большая хлюпающая лужа. Они прилично промочили ноги. Попали в самую грязюку, как потом Ким восторженно сообщал бабушкам. Но прогулка была испорчена, пришлось возвращаться.

— Ты оказался прав, — сказал отец печальным голосом. — Придется подавать в отставку… Акела промахнулся!

— Не, пап, не надо. — Малыш был очень доволен. — Я ж просто так сказал…

— Как теперь в глаза смотреть нашей мокрой маме? — продолжал отец печально. — Ты не знаешь? Как обычно поступают с промокшими мамами?

— Не, пап, не знаю…

— Ладно уж, Сусанин. — Она рассмеялась и слегка покраснела. — Так и быть, я тебя прощаю. Но обещай, что в будущем будешь слушать Великого Маленького Следопыта. Его имя Ким — Соколиный Глаз.

Казалось, малыш сейчас лопнет от переполнявшего его восторга. И это не страшно, что промокли ноги. Совсем не страшно. Бывают на свете вещи и пострашнее. Например, когда рисунков становится больше.

А рисунков действительно становилось больше, как и странных событий, сопровождающих их появление. Накануне защиты кандидатской диссертации отец — позже он защитил докторскую, но все же не стал по-настоящему крупным ученым, оставаясь в могучей тени деда, — вошел в свой кабинет и обнаружил на столе раскрытую на странице 185 книгу — сборник под общей редакцией профессора Бабаева. Бабаев хоть и слыл научным авторитетом, все же воспринимался молодежью как символ, осколок уходящей эпохи. На дворе стояла оттепель, над двором дули свежие ветры перемен. Однако его побаивались, он ценил лесть, был властолюбив и злопамятен. К счастью, на предстоящей защите Бабаева не должно было быть, и отец как-то забыл о существовании его книги. Зато прекрасно помнил, что не брал ее с полки. Однако пробежал глазами несколько абзацев…

На следующий день, уже обдумывая, кого приглашать на предстоящий банкет, он радостно сообщил жене:

— Нет, ты представляешь, этот старпер, пардон… Ким, малыш, это как раз одно из немногих папиных слов, которые запоминать не обязательно… Словом, Бабаев, наш восточный деспот, прикатил из Ленинграда именно в это утро и явился на защиту. Нет — ты представляешь?! И не лень… Говорят, у него на моего старика зуб… Все сразу притихли, а он давай гонять по монографиям. Но там все общие места — списано ж у великих… И тут он вспоминает свою самую бездарную книгу и свой самый бездарный посыл… Извини, тот, кто знает содержание страницы сто восемьдесят пять (большей ахинеи свет не видывал), тот — скрытый поклонник профессора Бабаева, проштудировавший все грандиозные труды автора Великого Учения. Как ты понимаешь — это все, что я из него знал. И это все, о чем он меня спросил! Далее маразмирующий — Кимушка, закрой ушки — восточный деспот смотрел на меня как на единственного родного сына! Нет — ухохочешься! И все же кто из вас проинтуичил достать эту книгу?

— Не я, — совершенно серьезно сказала мама.

Анна-Благодать разделяла радость отца, но все больше тревожилась за малыша Кима. Она не доставала эту книгу, не открывала ее на бездарной странице 185. И ей все труднее удавалось убедить себя, что это обычное совпадение.

Тогда, больше тридцати лет назад, малыш Ким ничего не знал о тревогах своей мамы. И он вовсе не догадывался, что с ним происходит нечто особенное. У него были дела поважнее. Правда, он немножко боялся, что эти дяди и тети в белых колпаках звездочетов снова придут к нему и сделают больно. Но они не приходили, когда маленький Ким играл в своей комнате или раскладывал цветные карандаши и бумагу, а комнату постепенно наполнял слабый запах эфира. Сначала он думал, что это их запах. Что они уже пришли и сейчас в коридоре договариваются с мамой, как забрать его в больницу. так много стеклянно-металлических предметов, которым очень нравится причинять боль. Но они не приходили, хоть запах эфира становился сильнее. А потом он чувствовал что-то странное. Что-то подкатывало большой теплой волной, ласково струилось вдоль тела, забирало его с собой, растворяло в теплом бархатном течении…

Сколько это продолжалось, малыш не знал. Для него еще не существовало осознания хода Времени, как у взрослого, но когда он возвращался, его рука, с силой сжимающая карандаш, описывала на листе бумаги спиральные круги. На чистом листе бумаги, начиная снизу и все более устремляясь вверх, росла спиральная башня. Потом он рисовал башню по памяти, и иногда возникали разные картинки.

Если смотреть на них достаточно долго, ну и, конечно, если в комнате никого нет, то могло произойти кое-что. И вот это кое-что и было самым интересным. Потому что иногда картинки… оживали.

Профессор Ким быстро взял себя в руки. За столько лет он научился с этим справляться. Зрение Профессора сузилось и сначала отыскало посреди огромной Африки, накинувшей мантию ночи, огни кенийской столицы, затем веселый бар в «Сафари-клаб», коктейль-бомбардировщик, божественное «Мама» Фредди Меркьюри, охотника из буша, чуть обеспокоенный взгляд Урса… Что-то было не так, очень сильно не так. Что-то оттуда опять находилось здесь. Только уже очень давно подобное вторжение не было таким сильным. Уже давно грань, воспринимаемая в детстве как сгущающийся запах больницы, не была столь тонкой.