Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если читать эти сказки моим любимым способом, раскрывая книгу наугад, то довольно скоро замечаешь потрясающее разнообразие голосов. Некоторые сказки записаны в точности со слов сказителя (с сохранением диалектных выражений и тому подобного) и при необходимости дополнены пояснениями в квадратных скобках:
Ишол [шёл] когдась человек по горам, ишол сибе и [сбился с пути], ишол он, ишол, и тута видит — огонек ясный светит, отож и пошел за ним.
Сижу я в пивной за столиком — в Линкольне эт’ было, прям’ у речки. Подходит ко мне один такой, садицца. Ну, мы с ним то да се, дунули по пиву.
Записи сделаны скрупулезно и по всем правилам. Благодаря этому удалось сохранить многие диалектные слова и словоформы, которые иначе могли бы бесследно исчезнуть.
Конечно, невозможно отрицать, что читать истории, записанные подобным образом, нелегко. Но я нашел способ, как с ними управиться: набираю их в рот и жую понемногу, не торопясь. Такие сказки предназначены не только для глаз, но и для рта и ушей: читать без помощи голосовых мышц такую дивную историю, как «Лисютка-малютка», — значит без нужды усложнять и без того непростую задачу. И не надо бояться, что кто-нибудь увидит, как вы шевелите губами над книгой: иногда нужно читать именно так!
Вдобавок, по большому счету, все эти сказки — маленькие театральные представления. Кэтрин Бриггс сама была превосходной рассказчицей, и я завидую тем, кому довелось ее послушать. Маргарет Ходжс в журнале Children’s Literature in Education («Детская литература в образовании») вспоминает о ее «чувстве юмора, остроумии, сценическом таланте и замечательной памяти, благодаря которым она блестяще владела искусством устного рассказа, ныне почти забытым: „Впервые я увидела Кэтрин в 1974 году, в „Домус Академикус“ в Хельсинки, на Международном конгрессе фольклористов. Я сидела в самом дальнем ряду огромной аудитории, но ее голос, низкий и прекрасно поставленный, с детских лет отточенный актерскими упражнениями, даже туда доносился ясно и отчетливо, нисколько не теряя в силе“».
Дальше Маргарет Ходжс вспоминает, как Бриггс рассказала сказку «Кейт-Щелкунчик» и закончила ее такими словами: «И они счастливо жили и померли сыто: хлебать не пришлось из пустого корыта». А затем добавила от себя: «Этот безыскусный стишок, завершающий сказку, подчеркивает традиционную для таких сюжетов житейскую простоту: простоту крохотного королевства, где королева — на дружеской ноге с птичницей, а принцессу запросто посылают в курятник за яйцами… но, самое главное, простоту маленькой героини — такой сумасбродной, честной и любящей» (Маргарет Ходжс, Children’s Literature in Education [ «Детская литература в образовании»], декабрь 1981 года).
Некоторые сказки из этого собрания похожи на краткие заметки, которые опытный рассказчик может взять за основу выступления, щедро приукрасив их импровизацией. Такова, например, сказка под названием «Прекрасней всех на свете», записанная со слов цыганки Тайми Босуэлл в 1915 году. Эта странная коротенькая история (всего на один абзац) содержит широко известные мотивы (героиню, запертую в ящике, бросают в море; кольцо падает в воду, но возвращается в желудке выловленной рыбы), но нетрудно представить себе, что хороший рассказчик сумеет нарастить плоть и кожу на этот голый скелет, а затем оживить свое творение и придать ему неповторимую индивидуальность.
Между прочим, отличный пример такой способности к изобретательному наращиванию деталей являет сама Тайми Босуэлл — в одной из лучших на свете сказок, великолепной «Пестрой Шкурке». Запись этой истории — настоящее чудо. Мы как наяву слышим голос рассказчицы, как она нанизывает одну мелодичную фразу на другую, играя на сюжетном скелете, и словно джазовый музыкант — какой-нибудь Арт Тэйтум, Чарли Паркер или Коулмен Хокинс — рождает из горстки аккордов новую музыку, улетая так далеко, что, кажется, будто связь с исходной структурой потеряна безвозвратно, но всякий раз с идеальной точностью приземляется на верную ноту — причем как раз тогда, когда мы меньше всего ожидали. И, слыша это, мы смеемся от восторга. Нечто подобное происходит и в тот момент, когда туфелька приходится Пестрой Шкурке впору (да, это вариант «Золушки»), и молодой господин, истомившийся от любви к неизвестной красавице, которую встретил на балу, протягивает руки, чтобы заключить ее в объятия, и тут…
— Постой, — говорит она и убегает. И возвращается обратно — в том своем атласном платье с золотыми веточками и в золотой короне, и обе серебряные туфельки — у нее на ногах.
Молодому господину неможется, так он хочет обнять ее.
— Постой, — говорит она и опять убегает. И возвращается в платье шелковом, цветом как перья всех птиц небесных. И теперь уж она не говорит ему «постой», и тут он на нее как кинется! Как говорится, чуть заживо не съел.
Судя по всему, Тайми Босуэлл была на удивление забавной и изобретательной рассказчицей, и эта ее версия «Пестрой Шкурки» стала классической — как «Тело и душа» в исполнении Коулмена Хокинса и отчасти по тем же причинам. Мастерство тайминга, будь то непогрешимое чувство ритма или идеальное чутье на момент, когда можно вставить шутку, — вот что роднит хороших сказителей с хорошими джазменами; и в «Пестрой Шкурке» Тайми Босуэлл мы находим еще один пример блестящего тайминга, выражающегося на сей раз в точно рассчитанных переходах между временами. Когда нужно просто описать происходящее, спокойно и без напряжения, Тайми ведет свой рассказ в прошедшем времени:
Решили, что на кухне она пригодится — помогать поварихе. И вот пришла госпожа за ней в ее каморку, и привела ее на кухню, и сказала прочим слугам: вот, теперь она будет как одна из вас.
Но в самые яркие, драматичные моменты она переключается на настоящее время:
И вот она входит в бальную залу, Пестрая Шкурка наша. А молодой господин уж давно ее ждет да высматривает. И как увидел, сразу к отцу: вели, мол, послать за самой быстрой лошадью, какая есть у нас на конюшне…
Когда история рождается прямо в процессе повествования, такие переходы между временами воспринимаются как совершенно естественные, ненатужные, почти незаметные. Тем современным романистам, которые ограничиваются настоящим временем, есть чему поучиться у настоящих художников вроде Тайми Босуэлл.
Впоследствии «Пестрой Шкурке» отдали должное многие другие издатели народных сказок (так, Алан Гарнер и Кевин Кроссли-Холланд включили ее в свои замечательные сборники), да и сам я попытал с ней счастья. Впрочем, ничего удивительного: это классика.
Еще одного великолепного сказочника, представленного в трехтомнике Бриггс, знают все. Чарльз Диккенс рассказывает жуткую сказку «Капитан Душегуб» (еще одно дивное название в духе бульварных ужасов!) именно так, как мы от него и ждем, — красочно, сочно, смакуя каждую подробность. Оказывается, у него была няня, которая в детстве запугивала его этой сказкой. Может быть, от той же няни он впервые услыхал и «Сделку с дьяволом» — редкий пример народной сказки, в которой дьявол выходит победителем. Жалко маленького Диккенса: слушать такие истории на ночь — то еще удовольствие. Но с другой стороны, можно порадоваться за няню. Интересно, детям до сих пор рассказывают страшные сказки? Или обходятся фильмами ужасов перед сном?
