— Вруны, — сказал Эдвин, — пара врунов. Не пойду.

— Да ведь ты посел узе, парень, — сказал Гарри Стоун. — Зелаю удаси.

Эдвин очутился в кругу лысоголовых, топтавшихся на сцене, как на тюремной прогулке. Публика веселилась. На них были направлены телевизионные камеры, и в маленьком маршировавшем кружке на маленьком экране монитора Эдвин увидел себя, сердито глядевшего на миллионы телезрителей. Из оркестровой ямы медленно поднимался на гидравлической платформе джаз-банд, исполняя старую песню из мюзик-холла под названием «Ни одного волоска, волоска, волоска на башке». Солировавший трубач подозрительно смахивал на доктора Рейлтона. На сцене на возвышении за столом с оценочными анкетами сидели три дуры красотки, знаменитости с телевидения. Вбежал еще более глупый мужчина в болтавшемся вечернем галстуке, отвечая экстравагантными взмахами на радостный визг публики.

— Извиняюсь за опоздание, — сказал он несколько аденоидальным тоном. — Просто пострадал от непроходимости. — Публика грохнула. — Только что имел дело с девушкой, — продолжал он. — По имени Нина. Она ни на то ни на се не годится. — Публика с мест попадала. — А у нас нынче тут несколько симпатичных колганов, — сказал он. — Есть где мухам на коньках кататься. Смотрите сюда, — сказал он, шлепнув Эдвина по голове, как по заднице. Публика чуть не умерла. — Ну-ка, все, кругом марш. — А вот, — сказал он, — у нас тут три очень симпатичных кустарных изделия, которые будут судить: Эрмина Элдерли, Дезире Синг, Хлоя Эмсуорт. Во-первых, исключим всякую рвань. Верно, девочки? Запишите номера без единого шанса. Марш, рабы, марш. Маэстро, музыку. — И начал подстегивать конкурсантов воображаемым хлыстом под игравший оркестр и радостные крики публики. Лысые шаркали круг за кругом. — Стоп! — завопил мужчина в болтавшемся галстуке. Глупые хорошенькие судьи хихикнули и объявили решение, принятое консенсусом. — Следущие далллой, — крикнул он, копируя рык сержанта, отчего публика обессилела. — Сорока. Полсотни три. Двадцать восемь, сено косим. Девять надцать. Чертова дюжина. И пятак. — Исключенные удалились, зря лишившись волос. — А теперь, — завопил мужчина в болтавшемся галстуке, — перетряхнем бочонки в мешке. Покуда слишком много, — огорченно заключил он. — Куча зомби. Марш, болваны, марш. Левой-правой, левой-правой, левой-правой. — И опять подхлестнул зашаркавший кружок, а ударник синхронно добавил россыпь. Публика утирала лившиеся из глаз слезы. В ходе следующего исключения мужчина в болтавшемся галстуке выкинул два нуля, барабанные палочки, туда-сюда, дедушку, одноглазого Келли и прочих. Эдвин пока не вылетел.

— Ты ессе таки в распроклятом меске, — прокомментировал из кулисы Гарри Стоун.

После финального исключения по сцене по-прежнему кружил Эдвин и еще четверо. Теперь дело дошло до расстановки лысин по достоинству. Мужчина в болтавшемся галстуке бегал вокруг, готовый умереть от волнения.

— Итак, — крикнул он, — начинается. — Мелодичные инструменты перестали играть, один барабан рокотал неторопливым крещендо. — Не вижу, — сказал мужчина, семеня с бумажкой перед моргавшими глазами. — Канешно, вещь жуткая, я ж слепой, точно крот. — Публика скисла от смеха. — Ну, — сказал он тоном кавалерийского офицера, — все йясно. П-победдил, п-победдил, п-победдил н-нумер-р-р ВВОСЕМЬ. — Гарри Стоун от волнения выскочил на сцену перед телекамерами без штанов. И снова убежал. Оркестр заиграл «Ах, зачем он родился красавцем?» с рвением и с определенной точностью. Эдвина повели к краю сцепы в связке с мужчиной в болтавшемся галстуке.

— Как тебя звать, сынок? — спросил он у Эдвина. — Как мама тебя называла? — Эдвин сообщил. — Прелесть, правда? — обратился мужчина к публике. — Он и говорить умеет. Просто пупсик. Ну, мистер Лысый Адонис Большого Лондона, что желаете сообщить огромной зрительской аудитории?

Эдвин увидел, как первый трубач — теперь явно доктор Рейлтон — быстро встал и вышел.

— Нечего мне сказать, — сказал Эдвин, — только чем скорей я отсюда уйду, тем лучше.

— Ах, вот какое отношение? — притворно возмутился мужчина в болтавшемся галстуке. — В чем дело? От меня плохо пахнет, или что? Ну, вот кто тебе по вкусу придется, сынок. Прелесть, да? — Приближалось видение в золотой парче с перламутровыми плечами, грудью, улыбкой, под шум музыки, смеха, свистков. — Вот она, твоя милочка, и моя, то есть, конечно, если б нам пофартило. РЕЙН УОТЕРС[97], — объявил он. Публика взбесилась. Рейн Уотерс поцеловала лысину Эдвина, потом взяла его за руку. Эдвин видел в ее тонких пальцах с огненными ногтями чек: всего на десять фунтов. Близнецы Стоун точно ведь говорили, на сто? Рейн Уотерс заговорила со среднеатлантическим акцентом, искусно сконструированным, чтоб не обидеть американцев.

— Наверно, это для вас великий момент, — сказала она. Эдвин определенно видел в кулисах мужчин в униформе, ведомственных мужчин, которым невозможно оказывать сопротивление.

— Да, собственно, нет, — сказал он. — Знавал я моменты значительнее, гораздо значительнее. Фактически, мне как-то совестно за участие в этом. Очень типично, правда, для нынешних так называемых развлечений? Вульгарность с чертами жестокости и, пожалуй, с легким оттенком извращенной эротики. Продавщицы корчат из себя Елену Троянскую. Глупые мужички пытаются смешить. Глупые визжащие ребятишки. Взрослые, которым бы умней надо быть. Вот что я хочу сообщить огромной зрительской аудитории. — И, подавшись вперед, выплюнул в микрофон эротическое вульгарное грубое слово. Это была сенсация. Творилась история. Эдвин рванул в удобно подвернувшуюся боковую кулису, вполне определенно увидел крепких мужчин, присланных доктором Рейлтоном и готовых забрать его. С противоположной стороны близнецы Стоун безуспешно сражались с другими ведомственными здоровяками.

— Прыгай туда, будь ты проклят, — приказал Гарри Стоун. — Токо станы треклятые сперва отдай. — Эдвин снова выскочил на сцену, прыгнул через рампу, приземлился на музыкальную гидравлическую платформу. Пюпитры и музыка с жестяным звоном рухнули, аккордеон, перевернувшись, издал мрачный аккорд. Эдвин метнулся в зал, слыша за собой гнев и собачий лай. Перепуганная публика подбирала подолы, пока он бежал по покатому полу. Но один зритель остановил его на лету и сказал:

— Разрешите мне кратко выразить полное согласие, сэр, с только что вами сказанным.

Голос со сцены вроде бы прокричал:

— Остановите его. Он опасен для публики. Опухоль мозга. В любой момент может взбеситься. Не дайте ему уйти. — Это побудило публику открыть Эдвину полный простор для бегства. Какая-то женщина визгливо кричала:

— Пойди сюда, Альфи, побудь со мной, Аль-фи, я боюсь, Альфи.

Эдвин взбежал на вершину умеренно покатого пола, взглянул вниз на сцену. Казалось, среди прочих криков он слышит борющийся голос Гарри Стоуна:

— Засунь таки это в свою распроклятую заднису. — Ниггер рычал прелюдию к располосованию брюк. В хорошем освещении на сцене творилась некоторая сумятица, кто-то пробовал извиниться перед телезрителями. Эдвин выбежал через занавешенный ВЫХОД, оказался в фойе средь тоскующих изображений кинозвезд, побежал, задыхаясь, по мягкому ковру цвета переваренных бисквитов к огромным стеклянным дверям, к улице. Его приветствовал знакомый голос.