— Я уже передал данные по отделам. Можем хоть завтра сносить. Наше имущество — что хотим, то и делаем. А если шмотки вывезти не успеют — не наша проблема. В конце концов, пока бабка в больничке, внучке делать все равно нечего. Пусть пакуется сегодня…

Корней наконец-то не выдержал, шумно выдохнул, встал.

Отвернулся от Вадима, подошел к окну. Смотрел на перспективу города, держа руки в карманах…

— Все абсолютно легально, шеф. Комар носа не подточит. И справедливо. Они хотели опрокинуть родственницу — получили по заслугам. Зря вы с ними хороводы водили… Видите, какими оказались…

Вадиму бы молчать, но он и на это оказался неспособным.

— Свободен.

Корней сказал, опуская взгляд на носки туфель.

Лучшее, что сейчас мог сделать подчиненный — смотать удочку и свалить. Да только…

Вадим откровенно замешкался. Корней не слышал, чтобы тот встал с кресла. Тем более, чтобы молча пошел к двери. Скорей всего смотрел в спину начальника, подмываемый желанием сказать что-то еще. Скорее всего не понимая, каких дел наворотил. И это во всем случившемся самое ужасное.

— Шеф…

— Свободен, Вадим. Рабочий день окончен.

Желание сорваться было сильным, но Корней просто повторил свои же слова, разве что на сей раз еще более твердо.

Прошло еще несколько секунд, после чего было слышно, что скрипнуло кресло, Вадим встал, подошел к двери, остановился у нее…

— Завтра зайдешь в двенадцать. Все обсудим.

Высоцкий глянул через плечо на парня, тот сначала смотрел чуть хмуро, потом вроде как усмехнулся, кивнул, вышел.

Корней же выждал с минуту, подошел к столу, взял в руки телефон…

Долго крутил его в руках, сохраняя все такое же внешнее ледяное спокойствие, потом зашел в набранные, занес палец над контактом Ланцовой-младшей, теперь-то прекрасно понимая, почему девчушка не взяла трубку… Но не нажал, а снова заблокировал трубку.

И сейчас тоже не возьмет.

— Придурка кусок…

Процедил сквозь зубы, забросил телефон в карман, вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что дрожь передалась стеклянным перегородкам ближайших опенспейсов.

Аня сидела на том кресле, которое днем занимала бабушка, неотрывно глядя в темноту перед собой. Не получалось ни моргать, ни связно мыслить, ни, тем более, что-то делать. Даже свет включать она не рискнула. Хотя ведь надо бы…

На исходе лета темнеть стало заметно раньше, и теперь в комнате было непривычно мрачно… Аня поежилась, не в состоянии справиться с пробравшей вдруг дрожью. Только сейчас девушка поняла, что она впервые за очень долго время сама дома в такое время. Впервые без бабушки, которая…

Часы на стене оповестили о том, что прошел еще один час, приближающий самый ужасный день девичьей жизни к ночи, а потом снова стали отсчитывать секунды, только усугубляя Анин ступор. Она же раз за разом возвращалась мыслями в пережитый день… День, без преувеличений, разрушивший их с бабушкой жизнь.

Перед глазами то и дело возникало лицо Вадима с гадкой ухмылкой, в ушах звенели слова, произнесенные деловым тоном, указывавшего бабушке нотариуса, что нужно делать. А на кухне будто бы продолжала греметь посуда, и новый сосед с удовольствием наворачивал котлеты, которые бабушка так и не успела дожарить…

Когда дело было сделано, а мужчины, весело переговариваясь, собирали свои шмотки, Аня заметила, что Зинаида особенно побледнела, только сейчас откинулась на спинку кресла, потянулась дрожащей рукой к груди…

— Ну, бывайте здоровы. С вами приятно иметь дело, когда вы готовы сотрудничать…

На ёрничество Вадима стоило бы ответить. Просто потому, что пинать ногами лежачих — это пробивать очередное дно, но Ане было не до того. Она подлетела к бабушке, попыталась поймать взгляд, поняла, что Зинаида кривится, а рука на груди сжимается в кулак…

— Ба, ты чего? Ба! — Аня зашептала, придерживая ее за плечи, когда Зинаида снова поменяла позу — теперь уже сгорбливаясь, будто стремясь сжаться клубочком…

— Все хорошо, Анечка… Хорошо… Ты мне таблетки принеси… На кухне там…

Зинаида отвечала тихо, явно через силу, даже улыбнуться попыталась, но тело-то не обманет…

— Ты бы доктора бабуле вызвала, кудряшка… А то мало ли…

Безразличное замечание все того же Вадима Аня снова оставила без внимания. Метнулась на кухню, толкнув по пути подвыпившего мужчину, выгребавшегося из их кухни обратно в гостиную. Он крикнул что-то похожее на: «эй! Аккуратней там, соседка!», но Ане было совершенно все равно.

Она дрожащими руками достала с полки всю коробку с лекарствами, которыми они пользовались, схватила подмышку графин с водой, потащила в комнату, расплескивая по пути половину…

Краем уха слышала, что мужчины топчутся какое-то время в коридоре, что Вадим заглядывает в комнату, когда Аня снова сидит у бабушкиных ног, высыпав на ковер все лекарства, ища то самое…

— До завтра дом освободить. Услышала?

Аня и сама не знала, как, но услышала. Да только на время забыла об этом. Потому что таблетка не помогла. Сердце все не отпускало.

И пусть с головой крыло паникой, Аня понимала — медлить и слушать бабушкино «сейчас, Анечка… Сейчас отпустит… Еще пять минут и отпустит…» было категорически нельзя.

Поэтому она потянулась за телефоном, набрала сто три, слушала гудки…

Работавшая на скорой женщина попросила дать трубку Зинаиде, та через силу, сбивчиво и с паузами попыталась объяснить, что ощущает, после чего им сообщили, что бригада прибудет на протяжении десяти минут.

* * *

Прибывшая на вызов бригада говорила что-то о нестабильной стенокардии, но волосы у Ани встали дыбом, только когда в разговоре раз проскользнуло «предынфарктное состояние».

Слез у девушки не было. Только срывался голос, дрожали руки, она носилась по дому, собирая необходимые для госпитализации вещи. Зинаида пыталась успокоить внучку, храбрясь, понимая, что так Аня реагирует на ее состояние, но получалось у совсем недавно еще хозяйки этого дома, а теперь практически бездомной пенсионерки, не слишком хорошо. Сил скрывать, что произошедшее сегодня ударило ее без преувеличений в самое сердце, у Зинаиды не хватило. Ее выносили из дому на носилках. Аня неслась следом, чувствуя, что слезы все же жгут глаза. Никогда не грызла ногти. С детства слышала от дедушки с бабушкой, что это очень некрасиво. А сегодня… Провожала взглядом машину, неистово скребя зубами по пластине на большом пальце.

После чего снова метнулась в дом, схватила собранное, замкнула дверь по инерции, понеслась следом на метро, узнав адрес больницы.

К бабушке Аню пустили не сразу. Девушка провела больше часа в больничном коридоре, прижимая к груди, как самое родное, собранный пакет с вещами. Ей, может, и хотелось бы поплакать, но все рыдания застревали в горле вместе со страхом. Ей, может, и хотелось бы кому-то позвонить, но и тут сжималось горло — ведь некому. Совершенно некому.