Итак, былина дает нам достаточно полную картину тех мотивов, которые двигали славянами в набегах на Империю. Здесь сплеталось множество разных факторов. Было здесь и стремление нанести упреждающий удар по более сильному, демоническому врагу — стремление, исходящее из мифологической картины мира славянина. Но не меньшую роль играло и стремление к наживе в «богатых городах» — добыванию рабов (прежде всего, рабынь), скота (коней, коров), ценностей (золота, серебра, металлического оружия). Поиск новых земель для возраставшего в числе населения придавал лишние основания и так не нуждающейся с точки зрения «варвара» в оправданиях безжалостной «расчистке» захватываемой страны. Места для постоянного жительства, а нередко и местных жен для продолжения там рода, искала, прежде всего, молодежь из воинских братств, а также примыкавшие к ним изгои. «Храбры»-одиночки, порицаемые общиной, могли сполна реализовать свои силы и прославиться в дальнем походе. Вожаки бойнических ватаг и князья отдельных племен добивались самоутверждения. Ведь именно им доставалась львиная доля добычи и наибольший почет, а то и власть над захваченной землей — как былинному Волху.

Переход Дуная большими группами антов и словен происходит в начале второго десятилетия VI в. Положение на дунайской границе Империи стало критическим. Религиозные распри, разгоревшиеся при Анастасии, усугубили положение. Восстание Виталиана в 512–514 гг. позволило вторгшимся «гуннам», с которыми мятежный стратиг заключил союз, практически уничтожить власть Империи на Нижнем Дунае.[396] Под прикрытием болгарских орд и получили возможность проникнуть в римскую Скифию (ныне Добруджа) отдельные отряды неведомых прежде «гетов». Как следует из былины о Волхе, каждый такой отряд мог стать общиной поселенцев. Антские или анто-словенские поселения возникают на малоскифских землях уже в первые десятилетия VI в. (Диногеция и др.) [397] и вытеснить отсюда этих пришельцев Империи так и не удалось.

В 517 г. на фоне очередного болгарского вторжения (тогда же савиры напали на Малую Азию), но независимо от него, в балканских провинциях Империи развернули военные действия и «геты».[398] Эти «гетские всадники», должно быть, — в основном анты,[399] у которых (в отличие от словен) известно развитое коневодство. О переходе ими Дуная или разорении приграничных областей ничего не говорится. «Варвары» объявляются сразу в Македонии (то есть собственно македонских провинциях, Македонии Первой и Второй на севере — северо-востоке диоцеза Македония). Затем они вторгаются в Фессалию. Базой для этого вторжения, следовательно, явились обживавшиеся антами и отчасти словенами земли Малой Скифии. Что касается прилегающих фракийских провинций, то они уже были основательно опустошены «варварами» и фактически неподвластны Константинополю.

«Варвары» пронеслись по македонским и фессалийским землям, достигнув на юго-западе границ Старого Эпира, а на юге — Фермопил. Не сообщается об их нападениях на крупные города. Фермопильское укрепление — ключ к Элладе — они то ли вовсе не осмелились штурмовать, то ли не преуспели в этом. «Гетская» конница подвергала опустошению в основном небольшие и неукрепленные поселения. Однако число пленных оказалось достаточно велико. Император Анастасий отправил за них выкуп — 1000 либр золота. Но префект Иллирика Иоанн никого не смог вызволить — все пленники были перебиты «варварами» сразу после получения платы.[400] Дальнейшее неизвестно. Скорее всего, в условиях кровопролитной войны Империи с кочевниками «геты» беспрепятственно ушли на контролируемую их соплеменниками территорию.

Причины срыва переговоров о возврате пленных неясны. Стоит заметить, что ничего не говорится о том, требовали ли выкуп сами «варвары». Наиболее вероятно, что угнанные с начала набега пленники являлись для них жертвой в кровавом обряде «обагрения оружия». Отданные ромеями деньги они, разумеется, приняли — как воинскую добычу, но и от жертвоприношения не стали отказываться. Эта версия конечно же не бесспорна; возможны и иные объяснения. Так или иначе, именно в связи с этими событиями Империя впервые «заметила» новых соседей и новых врагов.

Правление Юстина (518–527) отмечено для Империи безуспешными попытками восстановить реальный контроль над придунайскими провинциями и навести порядок на границе. О безуспешности этих попыток свидетельствуют сообщения о разбое словен в придунайских областях. Своими засадами эти «варвары» отрезали укрепления Улмитон (в Скифии) и Адина (в Мезии, причем немного к югу от Дуная на границе со Скифией), опустошив их окрестности. Обе крепости в результате оставались покинутыми до времен Юстиниана.[401] Подобные факты, судя по всему, были не единичны.

Ситуация, с которой пришлось иметь дело Юстину и его племяннику Юстиниану, с первых лет правления дяди, причастного к делам власти, была поистине катастрофической. Европейские провинции подвергались непрестанным набегам. Прокопий в направленном против Юстиниана памфлете, так называемой «Тайной истории», писал, что «гунны» и славяне, разоряя европейские провинции до Эллады включительно «почти что каждый год с тех пор, как Юстиниан воспринял власть над ромеями, творили ужасное зло тамошним людям. Ибо думаю, что при каждом вторжении оказывалось более чем по двадцать мириад[402] погубленных и порабощенных там ромеев, — скифская пустыня впрямь стала повсюду в этой земле…»[403] Оставляя в стороне выглядящие фантастично вычисления[404] и субъективность автора, нельзя все-таки не признать, что за его словами стоит страшная для ромеев тех лет реальность.