Председатель не успел ответить.

Ди-джей услышал дискуссию, наклонился к пульту и оборвал мелодию.

Наступила тишина, нарушаемая лишь негромким разговором за соседними столиками.

– У меня из головы никак не выходит эта студенческая стрельба в университетской библиотеке, – сказал голландец шепотом. – Хотя для Америки это скорей правило, чем исключение.

– При чем здесь Америка? К примеру, в Париже тоже может случиться нечто подобное.

– Надеюсь, в «Розовую шкатулку» не ворвется банда смуглых подростков с ножами.

– Давай не будем больше говорить о насилии.

– Хорошо.

– Меня бойня в Луизианском университете, как это ни парадоксально, удивила не итогом, а процессом.

– Уточни.

– По-моему, впервые стрелы эротов были заменены на крупнокалиберные пули.

– Но лучше бы не было лишних жертв.

– Человек не может существовать без крови себе подобного.

Американка изобразила пальцами правой руки.

– Ненавижу эту цивилизацию, которая провоцирует на убийства!

Американка устыдилась вспышки, одним глотком осушила бокал и глянула на меню:

– Предлагаю сегодня вместо танцев устроить роскошный ужин.

– А почему бы и нет?

И председатель элегантно передал меню взбалмошной партнерше:

– Выбор за вами.

– Ну что ж, пусть французская кухня трепещет перед американским аппетитом.

– И голландским вкусом.

Партнеры, сменившие танцевальные па на гастрономические изыски, озорно переглянулись.

– Начнем с трюфелей?

– Конечно, это не танго, но я не возражаю.

Бармен, воспользовавшись благоприятным моментом, возобновил джазовые экзерсисы.

Снова труба звала куда-то вдаль.

Снова ударник вызывал рефлекторное подергивание нижних конечностей.

А голос из южной душной ночи вспоминал про несчастную любовь черной рабыни к белому кузнецу.

– Может, все-таки, пока нам приготовят заказанные блюда, потанцуем?

– Тогда предлагаю быстрый фокстрот, чтобы слишком не утомиться.

Бармен сменил мелодию, и голландец вывел американку в круг.

Партнерша едва успевала угадывать и подчиняться действиям партнера.

Голландец оказался невероятно прыгучим, подвижным, ловким для своего возраста и распоряжался танцем, партнершей и всем свободным пространством так же уверенно, как своим разноцветным тюльпановым полем.

Увлекаясь примером энтузиастов и забойным ритмом, на площадку посыпалась молодежь, и председателю пришлось укротить прыжки и укоротить пируэты.

Не дожидаясь, когда зазвучит новая мелодия, председатель выпустил руки партнерши и кивнул в сторону столика:

– Уступим место молодежи!

– Уступим! Пусть зайчики попрыгают!

– Тем более что первая смена блюд уже готова.

Анфан Террибль, подняв крышку, блаженно потянула носом аппетитный аромат телятины и в один миг помирилась со всем миром сразу.

Ужин начался не менее энергично, чем исполнение фокстрота…

Только к вечеру неопытная сиделка сумела приноровиться к «однорукому» пациенту.

Главное заключалось в том, чтобы Георгию Орлову было удобно сидеть и лежать.

Идеальным во всех отношениях местом для израненного симпатяги оказался старый кожаный широкий диван – на этом лежбище обычно читал толстые романы покойный дедушка, тот самый, в честь которого бабушкина роза получила название «Ночной поцелуй».

Устроенный по-королевски, Георгий Орлов на пару минут остался один.

Сиделка, вспомнив о чем-то важном, обеспокоилась и торопливо удалилась.

От нечего делать русский пациент начал самым пристальным образом изучать пейзаж, который висел напротив дивана.

Хлопковое поле в период созревания было исполнено в манере скучного реализма. До горизонта тянулись кусты, опушенные белым золотом. Но под безжалостным солнцем не было видно ни одного человека. Ни на ближнем плане, ни на среднем, ни тем более на дальнем. Только стройные ряды хлопковых кустов и небо, на которое надо молиться за отпущение самых тяжких грехов.

– Девятнадцатый век, – сказала вернувшаяся аспирантка. – Неизвестный автор.

– Скорей всего, картину писал раб?

– А ты что, и в живописи разбираешься? – иронично спросила Глория, которой в свое время прозрачно намекнули, за чей счет было накоплено состояние Дюбуа.

– Нет, определенно – раб.

Георгию Орлову надоело изображать тихоню и недотепу из инвалидной коляски.

Покатались, и хватит.

– Да, раб и к тому же черный.

– У нас теперь говорят – «афроамериканец».

– Как ни назови, все равно – невольник, привезенный в цепях и проданный за гроши, – нет, американские центы.

Благовоспитанную американку возмутило неуважение к политкорректности.

– А ты хоть знаешь, сколько долларов стоил хороший работник?

– Меня не интересует, кого и за сколько покупали и продавали.

– А знаешь, во сколько обходился один день содержания взрослого мужчины на плантации?

– Только не надо сочинять, что хозяева берегли и холили рабов.

– А у вас тоже было крепостное право!

– Это лишь в европейской части России. Ни в Сибири, ни тем более на Дону никогда не было помещиков!

Георгий Орлов гордо взмахнул здоровой рукой и едва не вышиб из рук сиделки поднос, на котором стояли стаканы, до краев наполненные гранатовым соком.

– Так что мои предки были свободными людьми!

– А мои владели рабами с полным правом, – заупрямилась аспирантка. – Потому что не было другой технологии выращивания хлопка.

– Да, использовать людей вместо тракторов и машин гораздо экономичней.

– Мои предки не только отправляли этих людей на поле, но еще и обували, одевали, кормили, а особо одаренным предоставляли возможность учиться!

– Ага. В Гарварде.

– И вообще, мы избрали президентом страны чер…

Глория Дюбуа вовремя остановилась.

– Афроамериканца.

– Ну и что – и у нас в Кремле когда-то сидели и грузин с усами, и хохол кукурузный…

На этих словах оба спорщика одновременно почувствовали всю неуместность рассуждений о давно минувших днях.

– Ты будешь наконец пить этот проклятый сок?